«свободные» работники. Все подобные попытки жестоко подавлялись армиями Рима и других государств.

Между прочим, институт рабства препятствовал проявлению идеологии, соответствующей интернациональной экономике, которая уже de facto существовала. Тем не менее некоторые эллинские философы начали переступать узкие границы полиса и даже освященные веками противоречия между греками и варварами, представляя концепцию единства человечества, эскиз которого набросал Александр после его победы над традиционными врагами своей страны.

Финикиец с Кипра Зенон, который выступал с лекциями в Афинах в Стое (отсюда и данное его школе имя стоиков), мечтал о едином великом полисе, где все жители и члены связаны вместе собственным согласием, как он полагал, любовью. В этой связи Зенон называл рабство противоестественным явлением, рассматривая как болезнь и другое материальное зло, как неуместный внешний фактор, который мудрый человек может победить духовно. Разумный человек, даже если он раб, еще и царь, хотя и пария, ведь он обладает всеми вещами.

Подобная доктрина оказалась слишком сложной, чтобы стать объединяющей для угнетенных масс, однако могла успокоить эксплуататоров. Поздние стоики, действуя в согласии с их богатыми покровителями, обновили созданную Аристотелем концепцию «естественного раба».

Конечно, религия, но не официальный государственный культ, стремясь к единобожию, начала отражать представление о мировом единстве в экономической сфере. Самый распространенный культ того времени, астрология оказалась последовательной версией старой шумерской доктрины судьбы как высшей силы по отношению ко всем племенным, гражданским и национальным божествам. На самом деле астрология являлась аморальной и практически носила исключительно магический характер. Другие культы, отправлявшиеся неофициальными сообществами, насаждали мораль, которая не признавала никаких различий между людьми по расе или социальному статусу.

Достаточно привести только один пример. На надписи в гробнице Агдистиса в Филадельфии в Малой Азии читаем: «Пусть мужчины и женщины, рабы и свободные, приходящие к этой усыпальнице, поклянутся всеми богами, что они преднамеренно не замыслят ничего дурного или вредного против любого мужчины или женщины. Что не обратятся и не посоветуют другим применить любовные заговоры, аборты или контрацептивы, равно как не совершат кражу или убийства, что не украдут ничего, но благосклонно отнесутся к этому дому».

Конечно, подобные культы вовсе не связывались с преодолением ошибок в земном обществе, а всего лишь с допущением входа в воображаемое общество, где не существовали подобные ошибки. Подобное допущение, следовательно, достигалось моральными поступками, оказываясь в равной степени доступным и рабу, и свободному.

Однако если философия и религия не смогли избежать воплощения рабства, этот институт продолжал препятствовать прогрессу науки, делая экономичное производство с помощью машин невыгодным, способствуя обеднению производителей и сдерживая покупательную способность на внутреннем рынке.

К 200 году до н. э. крах классической экономики даже в ее улучшенной версии стал очевидным фактом. По крайней мере, в старой Греции результаты подобной неудачи измерялись исключительно биологическими стандартами. Население фактически угасало. Горожане, как зажиточные, так и бедные, преднамеренно ограничивали свои семьи абортами и детоубийствами. У рабов не было никаких шансов создать большие семьи.

Экономические факторы, усилившиеся во время этой катастрофы, в письменных источниках нередко заслоняются чисто политическими факторами, не связанными с самой экономической системой. Хотя язык и культура практически унифицировались, эллинистический мир расщепился на три или более основных царства и множество городов-государств и конфедераций.

Все эти объединения постоянно и с непрекращающейся жестокостью сражались друг с другом. К подобной свалке охотно подключались «варварские» государства — Парфия, Армения, Аравия, Рим, Карфаген. Вовлеченные в саморазрушительные войны, государства допускали или даже поощряли появление пиратов и банд разбойников, селившихся в спорных прифронтовых зонах.

Увеличение численности подобных паразитов явилось четким результатом социальных беспорядков, отрицавших достаточность жизненных средств мирных крестьян и ремесленников и превозносивших насилия и убийства, руководствуясь идеями патриотизма как высшим проявлением человеческой добродетели. Заполняя невольничьи рынки, они распространяли зло.

Конфликт между этими экономически пустыми политическими сущностями получил жестокое завершение со стороны Рима. Став во главе Италии (390–264 гг. до н. э.) и отобрав сначала иностранные владения Карфагена (Сицилию в 241 г. до н. э., Южную Испанию в 209–208 гг. до н. э.) и затем захватив и сам этот город, и его африканские владения (146 г. до н. э.), Рим поглотил Македонию (168–148 гг. до н. э.), греческие города-государства (146 г. до н. э.), а затем и эллинистические царства в Малой Азии, Сирии и, в конце концов, в Египте.

Завоевание Римом принесло мир в охваченное войнами Средиземноморье, но не повлекло за собой процветания, а наоборот. Первоначальная цель римских завоеваний, люди и города Италии, постепенно организовались в нацию союзников. В конечном счете после 88 года до н. э. римское гражданство распространилось на всех жителей Италии.

Напротив, присоединенные за пределами Италии территории рассматривались как государства, которые следовало облагать данью (так делали в прошлом восточные монархи). Но вавилонские, ассирийские и персидские правители все же помнили, что их доходы полностью зависят от благосостояния их подданных, и заботились о том, чтобы и губернаторы поступали соответственно. В Риме же назначенные губернаторами магистраты (проконсулы) менялись почти ежегодно, поэтому они чувствовали ограниченность своих полномочий.

Состоявший из таких бывших губернаторов сенат не стремился к тому, чтобы называться «избавителем» или «покровителем» своих подданных. Направленный против вымогательств закон на самом деле не действовал. Однако после 121 года до н. э. если губернатора снимали и предъявляли обвинение, то он представал перед судом из своих нанимателей, которые были обязаны ему своим богатством и положением, эксплуатируя провинции путем взимания налогов, ростовщичества и концессий. Нужные результаты выборов обеспечивались с помощью подкупа «римских граждан». Доходы от провинции губернатор должен был делить на три части: оплачивать расходы по выборам, добиваться оправдания после своего возвращения, а на остаток обеспечивать свой двор. Неудивительно, что проконсул объединял усилия с налоговыми откупщиками и ростовщиками, соперничая с ними в обирании эллинистического мира.

В последнее столетие существования республики в Риме сенаторы и военачальники накопили огромные состояния, Помпей имел порядка 11 тысяч талантов, Красс — 7500, стоик Брут, убивший Цезаря, — 1700. Но все они несравнимы с состояниями эллинистических чиновников и финансистов.

Сказанное вовсе не означает, что благородные римляне присваивали меньшую добычу, поскольку она не оседала в их карманах (на что указывает Хайшельхайм), ибо воровство и плохое управление уничтожали большую часть приобретенного богатства. В любом случае состояние приобреталось не как доход от организации производства или торговли, но в результате грабежей во время войны и посредством вымогательств, ростовщичества и финансовых спекуляций.

В самом римском обществе захватническая политика обогащала только относительно небольшой класс. Долги и воинская повинность отрывали от земли существенную часть трудоспособных земледельцев, их мелкие хозяйства вытеснялись усадьбами, на которых работали рабы. Далеко не всегда они были крупными, например, идеалом Катона во II веке до н. э. была ферма площадью от 60 до 150 акров, где работало от 13 до 16 рабов.