Когда я рисовала цветы, птиц и рыб Кении, мое внимание невольно привлекали самые различные аспекты жизни животных и растений. Меня заинтриговали виды живых существ, которых не назовешь иначе, как чудеса природы. К ним относятся некоторые насекомые и ящерицы.

Некоторые виды прибегают в природе к самым удивительным ухищрениям, чтобы защитить себя от врагов. Меня особенно поразил такой случай: обычная на первый взгляд цветочная стрелка на самом деле оказалась скоплением цикад-флаттид, сидевших со сложенными крыльями. Они располагаются вдоль стебля растения таким образом, что похожи на соцветие. Иногда на вершине стебля теснятся цикады с бледной желтовато-зеленой окраской, но чем темнее их окраска, тем ниже они спускаются, и таким образом в целом создается впечатление увядающего соцветия.

Растение, на котором на рисунке видны цнкады-флаттиды, — обычная сорная трава. Она распространяет свои семена с помощью крошечных острых крючков, которые цепляются за все, что задевает их. Поэтому это растение встречается очень часто.

Вот что сказано у Роберта Ордри о цикаде-флаттиде: «В Кении обитает создание, называемое цикада-флаттида… Точнее говоря, то, с чем меня познакомил д-р Лики, было соцветием кораллового цвета в виде кисти, состоящей из множества мелких цветков, как у алоэ или гиацинта. Однако мне еще только предстояло изумиться… Кораллового цветка в природе не существует… Эту форму создало общество цикад-флаттид. Каждый цветок, имеющий продолговатую форму, примерно один сантиметр в длину, при более пристальном рассмотрении оказывался крылышком насекомого. Колония насекомых цеплялась за мертвую, высохшую ветку так естественно, что создавала впечатление живого цветка, и казалось, что вот- вот вы почувствуете его весенний аромат.

Я все еще не мог прийти в себя от этого удивительного явления, когда знаменитый кениец новыми сведениями еще более усугубил путаницу в моих понятиях о цикаде-флаттиде. Он рассказал мне, что в Кориндонском музее ему удавалось разводить целые поколения этих маленьких созданий. И в каждой ежедневной кладке яиц всегда оказывается по крайней мере одно яйцо, из которого развивается создание не с коралловыми, а с зелеными крылышками, а из нескольких яиц появляются насекомые с крылышками промежуточных оттенков.

Я вгляделся повнимательнее. На кончике цветка-насекомого был единственный зеленый бутон. Позади него находилось полдюжины частично распустившихся „цветков“, только с коралловыми прожилками. Еще ниже на ветке сгрудилась основная масса цикад — все с крыльями чистейшего кораллового цвета. Таким образом, в целом скопление насекомых производило полное впечатление соцветия, и это скрывало их от глаз даже самых голодных птиц.

…Лики потряс растение. Потревоженные цикады поднялись и замелькали в воздухе. Они, казалось, нисколько не отличались от роя мотыльков, которых часто можно встретить в зарослях Африки. Затем насекомые вернулись на свой стебель. Беспорядочно опустились, и на какое-то мгновение стебель ожил, пока маленькие создания взбирались, переползая друг через друга. Но это движение не было беспорядочным. Вскоре стебель замер, и снова можно было созерцать цветок. Зеленый „вождь“ вновь занял место бутона, а его разноцветные компаньоны расположились позади, заняв свои обычные места. Перед моим взором появился прелестный коралловый цветок, которого не существует в природе».

К хамелеонам я питаю особую слабость, самые нежные чувства. Для того, чтобы поймать насекомое, хамелеон способен с быстротой молнии выбросить свой клейкий язык, почти равный по длине его телу. Глаза у хамелеонов могут вращаться в разные стороны, независимо друг от друга. Два сросшиеся пальца, приспособленные для хватания, противопоставлены трем другим. У них есть также приспособленный для обхватывания ветвей цепкий хвост, который может закручиваться спиралью. Некоторые виды хамелеонов откладывают яйца, а другие яйцеживородящи.

 Одни откладывают до сорока и более яиц, зарывая их в землю в теплое время года, другие производят на свет нечто похожее на искусно свернутые пакетики длиной в два с половиной сантиметра. Мы наблюдали за одной самкой длиной около тринадцати сантиметров, которая отложила по кругу на расстоянии тридцати сантиметров один от другого тридцать шесть таких пакетиков. Прорывая тонкую оболочку, из пакетиков через несколько минут вылуплялись молодые особи и, еле передвигаясь, ползли по своей территории.

Всем известна вошедшая в поговорку способность хамелеонов изменять свою окраску. Американский зоолог Сара Атсат только что окончила работу по изучению хамелеонов, которую вела в течение года. Демонстрируя нам в Кориндонском музее, где мы встретились, как изменяется окраска хамелеонов, она поместила несколько штук в стеклянные сосуды, каждый из которых был накрыт папиросной бумагой разного цвета. Однако, какими бы яркими ни были эти цвета, они не оказали никакого воздействия на хамелеонов. Затем она стучала по стеклу и производила разные шумы, но и это не дало никаких результатов. Потом она попеременно помещала сосуды в горячую и холодную воду, но и резкое изменение температуры не вызвало перемены окраски. Наконец, она поместила рядом с сосудами живую змею, и тотчас же хамелеоны приняли очень темную окраску.[1]

Делая зарисовки трехрогого хамелеона Джексона, я узнала и о других особенностях этих удивительных существ. Мой натурщик был самец, так как у него имелись рога, которые у самок отсутствуют.[2] Чтобы он не смог улизнуть во время сеанса, я посадила его на ветку, закрепив шелковыми нитями.

Общепринятое мнение о медлительности хамелеона ошибочно. Наблюдая многих хамелеонов, я узнала, что они могут двигаться с удивительной быстротой, если хотят скрыться.

Что же касается моего натурщика, то он стал моим спутником на долгое время. Я только начала делать зарисовки, как нас вызвали в Марсабит по расследованию дела о браконьерстве. А так как мой хамелеон был великолепным экземпляром и мне хотелось закончить его портрет, я поместила его в ящик с травой и снабдила достаточным количеством живых насекомых на время путешествия. В Марсабите я продолжала рисовать. Но пока я закончила зарисовки, нам пришлось пройти еще километров триста, и бедный хамелеон побывал опять в экспедиции. К счастью, место нашего назначения находилось недалеко от того места, где этот хамелеон жил раньше. Тут мы его и выпустили наконец на волю.

В те годы, когда львица Эльса, а затем гепард Пиппа жили у нас, у меня были исключительные возможности для зарисовки этих прекрасных созданий.[3]

Многие часы, когда они играли или спали, я проводила рядом с ними и настолько хорошо изучила их повадки, что вскоре могла распознать малейшее изменение их настроения.

 О перемене настроения можно было догадаться не только по тому, какую форму принимали очертания их губ, как они раздували ноздри или ставили уши и головы, но и по выражению их глаз. У отдыхающих животных глаза были мягкими и теплыми, но при малейшем беспокойстве они мгновенно становились жесткими, а зрачки сокращались до размера булавочной головки. Напротив, когда животные