чтобы стать единым мировым центром, комфортной средой для гармоничного развития.
«Пристояние» к этому центру других частей западной цивилизации (США, Канада, Австралия и др.) гарантирует необходимый уровень влияния в мире, чтобы, в долгосрочной перспективе, «на равных» вести диалог с другими цивилизационными центрами по самым разным проблемам, не скатываясь к примитивному и достаточно вредному «мерянию» ядерными потенциалами.
Несколько слов о демократии. Само понятие «демократия» стало у нас восприниматься скептически, а слово «демократ» — даже ругательно.
Полагаю, что миф, создавшийся вокруг этого политического «бренда», мешает не только восприятию практических целей и реально происходящих процессов в России, но и в целом запутывает понимание позиций оппонентов.
То, о чем обычно говорят у нас в спорах о демократии, — выдвижение на руководящие посты в государстве людей, способных к произнесению зажигательных речей перед толпой, но не способных к регулярной, качественной управленческой деятельности, — на самом деле носит иное название: «популизм», который, действительно, не только не является «демократией», но и в гораздо большей степени проявил себя при становлении многих авторитарных режимов. Некоторые из этих режимов стабилизировались впоследствии, некоторые — нет, в зависимости от способностей самого популиста и/или его окружения.
Более интеллектуальная среда отождествляет демократию со всеобщими выборами, но при этом воспринимает ее как право толпы определять и повестку дня, и конкретные цели, и методы достижения этих целей.
Здесь мы тоже имеем дело с заблуждением, базирующимся на ошибочной попытке масштабировать понятие, без уяснения его сути, с микро- на макроуровень (с уровня небольшого поселения, где все, в общем, друг друга знают, на уровень огромной страны, являющейся качественно иным объектом управления).
В результате за демократию в подобных дискуссиях выдается охлократия, то есть прямое воздействие невежественного субъекта на непонятный ему объект управления с очевидно непредсказуемыми, но обязательно неприятными последствиями.
Надо заметить, что попытки теоретически обосновать возможность сохранения разумного управления при данной форме принятия решений встречались во второй половине XIX века у великих анархистов (типа Бакунина), но были отвергнуты практикой госуправления.
Таким образом, говоря о современной демократии, мы должны понимать, что имеем в виду сложную, комплексную систему государственного управления.
Некоторые ее элементы — такие, например, как верховенство закона — общепризнанны и при авторитарных режимах.
Другие — такие как разделение властей, — хотя и встречаются при авторитарных режимах, но являются атрибутами более сложных, более современных государственных систем.
Третьи — легитимация власти через всеобщие и равные выборы — характерны как для авторитарных, так и для демократических режимов. Правда, авторитарный режим никогда не допускает реального выбора, сводя голосование к плебисциту.
Так в чем действительное отличие демократии от авторитаризма? Ведь только эти две управленческие модели имеет смысл сравнивать применительно к будущему России.
Авторитарная модель, в отличие от модели демократической, не предусматривает возможности смены верхушки политической элиты, находящейся у власти. Именно это — единственное и принципиальное отличие. Остальное — следствия.
Причем не все следствия присущи авторитарной форме как таковой (например, отсутствие верховенства закона или разделения властей). Некоторые из них порождены низким профессиональным уровнем данной элиты, которая осознает, что не сможет удерживать власть в своих руках в более сложной современной управленческой модели.
Проблемы же, имманентно присущие авторитарному режиму, сводятся к ограничению «вертикальной мобильности» и подавлению гражданской самоорганизации.
Первое создает управленческий застой на «верхних этажах», с фиксацией однажды накопленного потенциала и его постепенной деградацией по мере старения людей, их отставания от современных тенденций, да и простой человеческой усталости.
Одновременно происходит «выбивание» инициативных кадров со «второго» и «третьего» этажей для предотвращения возможной конкуренции и нелояльности.
Результат — не только дальнейшее снижение качества управления, но и гарантия управленческого «срыва» при неизбежной смене поколений.
Второе — подавление гражданской самоорганизации — снижает потенциал общества в целом, особенно в части его готовности к инновациям.
Абсолютно невозможно сепарировать типы гражданских инициатив именно по причине их разнообразности, непредсказуемости — в общем, всего того, что присуще инновационному процессу. Возможно лишь комплексное воздействие на среду, тот или иной уровень общего подавления активности с большей или меньшей акцентировкой по типам.
Подобное «подмораживание» не имеет большого значения в модели «догоняющего развития», при создании сравнительно однотипных массовых производств — того, что можно отнести к технологиям «второй-третьей волны» (Китай).
«Подмораживание» не слишком заметно и при небольших масштабах и разнообразии экономики, пока она обозрима, «охватываема» единым взглядом «с верхнего этажа» (Сингапур).
Но для крупной страны, имеющей постиндустриальные амбиции, «подморозка» гарантирует фатальную неконкурентоспособность в интересующей ее области. Плюс профессиональные проблемы, а еще и старение.
В общем, говоря о демократии:
1) надо понимать, о чем мы говорим, а говорим мы об управленческой модели;
2) надо осознавать, что альтернативой демократии для России является только автократия;
3) надо четко представлять имманентно присущие и специфические проблемы российского авторитаризма;
4) после этого, и не путая одно с другим, нужно оценить, что мы имеем, как и что можно изменить и к чему мы идем;
5) наконец, непрофессионально утверждать об особости того, что особым не является: современная наука (и не только общественная) давно выработала методы сопоставления моделей при неполном совпадении параметров их функционирования — это обычная высшая математика.
Задавая управленческую модель государства и параметры ее функционирования, мы уверенно можем предсказывать не только состояние общества, долгосрочные темпы экономического роста, социальные последствия, но и потенциальную отраслевую структуру экономики страны (во всяком случае степень ее сложности), ее конкурентоспособность.
Желание же верить только привычному, тому, что позволяют донести «придворные», а также их оценкам — еще один из пороков, имманентно присущих авторитаризму на его зрелой стадии.
Что же можно сделать практически? С чего начать?
У меня сложилось ощущение, что главная проблема сегодня — в несоответствии уровня стоящих задач уровню практических управленческих навыков у людей. Те, кто умеет управлять, — либо в бизнесе, либо являются апологетами архаичной модели. Те же, кто имеет стратегическое понимание и политическую волю, — не имеют практических навыков.
Поэтому и возникает желание написать «пошаговую» инструкцию и объяснить, почему «так» — работает, а «по-другому» — увы, нет.
Начинать надо с «переформатирования» элиты. Кадры. Единомышленники. Люди, идеологически «заточенные» на современную модель государства и общества. Без этого невозможно ничего сделать.
Нельзя тратить время на попытку в десятый раз переубедить одного министра не вносить идиотские поправки в законы или, наоборот, заставить другого навести порядок с декларированием доходов
