других ронго-ронго, и Нгаара ее не знал. В начале прошлого века о ней было известно лишь троим. Среди них… был приемный отец Томеники, обучавший других этому искусству. Сам Томеника и другие говорили, что он знает «только часть», что есть еще письмена, с которыми он не знаком, потому что его приемный отец умер прежде, чем он все выучил».

Томеника умер во время пребывания Раутледж на острове, через две недели после ее третьего визита в лепрозорий. Образцы начертанных им письмен опубликованы Раутледж и воспроизведены в отчете Норвежской экспедиции.

Подозрение, что дощечки ронго-ронго были спрятаны, когда приехали миссионеры, и что лишь часть из них (примерно двадцать штук, известных нам сегодня) позднее была извлечена из тайников, подтверждается рассказами, записанными на острове во время визита Раутледж: «Туземцы от природы скрытны, они никому не поверяют своих тайн, и со смертью человека его клад оказывается утраченным.

Один старик, больной проказой, у которого будто бы было что-то около пяти дощечек, поведал своим друзьям, что, когда мистер Эдмунде (английский казначей, купил дело у фирмы Брандер и стал ее преемником) велел соорудить стену на своем участке, люди работали так близко от тайника, что владелец боялся, как бы секрет не раскрылся, но строители прошли мимо. Вскоре старик умер и унес свою тайну в могилу.

Особенно трагична вполне достоверная история о человеке, который исчез вместе со своим тайным кладом. Он заключил сделку с приезжими и пошел к своему тайнику, чтобы принести для продажи кое-что из спрятанного имущества; больше его никто не видел. Видимо, произошел какой-то несчастный случай, он либо сорвался со скалы, либо был погребен заживо.

Иногда какой-нибудь пасхалец на смертном одре поверяет сыну, где спрятаны вещи, но природные ориентиры меняются и этой информации бывает недостаточно, чтобы опознать место. Поэтому охота за сокровищами на острове Пасхи – занятие весьма бесполезное, мы это испытали на себе.

Вскоре после нашего приезда в деревне умер человек, о котором было известно, что он спрятал кое- что среди скал на побережье недалеко от селения. Его соседи отправились на поиски. Мы предложили высокое вознаграждение за любую находку, причем вознаграждение удваивалось, если найденный предмет будет оставлен на месте нетронутым до нашего прихода. Мы и сами потратили немало времени, наблюдая за поисками, но обнаружить ничего не удалось.

Один молодой пасхалец сообщил, что у него есть пещера на Рано Као, где отец хранил какие-то предметы. Полдня ушло на поездку туда, однако местонахождение тайника было описано приблизительно, и он не смог его найти…

Интересная, но столь же тщетная экспедиция была предпринята для поисков дощечки, будто бы спрятанной одним из тангата ронго-ронго возле залива Анакена. В пещере оказался вход в виде искусственно выложенного колодца, за которым следовала длинная естественная подземная полость. Там было обнаружено что-то напоминающее остатки истлевшего дерева… Тем не менее сами туземцы с неизменным рвением продолжают разыскивать спрятанные изделия, цену которых хорошо знают. Такой род работы им по нраву».(38)

Через двадцать лет после визита Раутледж на Пасху прибыла франко-бельгийская экспедиция; старые люди, помнившие жизнь на острове до миссионеров, к этому времени все уже умерли. Отныне приходилось довольствоваться сведениями о дощечках и об их содержании из вторых рук. Метро пишет: «Вряд ли можно считать достоверной теперешнюю информацию о содержании дощечек… Современные туземцы относятся к ним с суеверным страхом. Мне рассказали, что три года назад пасхалец по имени Берибери нашел кусок дощечки. Через некоторое время несколько членов его семьи умерло. Он решил, что виноваты чары дощечки и сжег ее».(39) Не сумев решить проблему путем расспросов пасхальцев, Метро порицает методику предшествующих исследователей, которые находились в более выгодном положении: «Они заведомо считали знаки письменностью и отказывались от информаторов, которые не могли доказать, что на самом деле читают… Если бы европейские исследователи допускали мысль, что речь идет необязательно о письменности, они могли бы несколькими вопросами решить загадку дощечек острова Пасхи».(40) Метро считал пасхальскую культуру однородной и молодой, он не сомневался, что искусство ронго-ронго было в расцвете, когда прибыли европейцы, и что пасхальцы, декламировавшие тексты первым исследователям, отлично знали систему знаков. Исходя из такой предпосылки, он считал неспособность островитян прочесть знаки лишь доказательством того, что «знаки острова Пасхи не являются письменностью».(41) Метро ссылается на отсутствие письменности в других частях Тихого океана и на то, что ничего похожего на пасхальские дощечки не встречалось ни на одном из островов океана.

Он полагает, что кохау ронго-ронго – местное изобретение. Метро цитирует Лавашери(42), который считал, что на дощечки шло также дерево, привезенное лишь в новое время. Один из самых больших и наиболее сохранившихся образцов текста вырезан на лопасти европейского весла из ясеня. «Следовательно, он должен датироваться концом XVIII века или первой половиной XIX века… Деревянные дощечки не могли сохраниться веками в хижинах с соломенной кровлей или в пещерах. Как же они пережили тысячелетия странствий и войны и дошли до нас в виде современного европейского весла?»

И Метро заключает: «Деревянные дощечки, покрытые рядами маленьких фигур, являются научной загадкой, а также одной из самых сложных загадок культуры острова Пасхи».(43) Дальше: «С какой стати пасхалъским жрецам могли понадобиться мнемонические приспособления, без которых обходились жрецы других полинезийских островов. Главная трудность в решении загадки дощечек связана с отсутствием убедительных параллелей в Полинезии… Какую-то параллель можно провести между дощечками Пасхи и мнемоническими приспособлениями маркизцев, представляющими собой цилиндрические пучки плетеного кокосового волокна, с которых свисают шнурки с узелками… Некоторые признаки позволяют предположить, что и на островах Кука узелки помогали запоминать песни».(44) Хотя Метро в остальном и не допускал сравнений с ближайшим на восток материком, он обращается к этому материку, чтобы найти параллели письменным дощечкам Пасхи: «Индейцы куна в Панаме и оджибва в Северной Америке изобрели сходный способ письма. Оджибва заучивают наизусть свои песни, но воспроизводят их на бересте знаками, чем-то напоминающими пасхальские. Вокруг каждого слова группируется гнездо слов, образующее куплет».(45) Указывая на религиозный или магический характер письмен острова Пасхи, он добавляет: «Точно так же у индейцев оджибва и куна символы применяются специально, чтобы придать тексту большую силу и святость».(46) Резюмируя, Метро заявляет, что знаки на бесформенных кусках дерева, найденных на острове Пасхи, несомненно играли роль символов, они не были чисто декоративными: «Письменность острова Пасхи, возможно, была разновидностью рисуночного письма – пиктографии. В ней есть все черты рисуночного письма – натуралистические изображения, чередующиеся с геометрическими знаками, которые можно воспринять как условные символы».(47) Однако он признает: «Если дощечки острова Пасхи являют собой образец пиктографии, странно, что символы до такой степени стандартизованы и их число более или менее ограниченно… Хотя многое свидетельствует о примитивной пиктографии, не следует безоговорочно принимать такую гипотезу».

Через несколько месяцев после отъезда франко-бельгийской экспедиции на острове поселился миссионер-капуцин патер Себастиан Энглерт, чтобы возобновить прерванную в 1871 году деятельность миссии. Он постоянно слышал рассказы про кохау ронго-ронго; чаще всего речь шла о старых дощечках, либо добытых из тайных родовых пещер, либо еще хранящихся там. Энглерт подчеркивает, что это наследие предков до последнего времени считалось табу, и показывает, сколько суеверия и таинственности было связано с хранилищами ценных предметов: «Этим объясняется случай, когда один старик показал