учащиеся и учителя той школы, которым пришлось платить по счетам и каждое утро ликвидировать вчерашние последствия.

Директор школы принял немудрое решение: решив разобраться с ситуацией самостоятельно, он затаился, чтобы однажды ночью выйти к нам лицом к лицу. Но это не сработало: мы продолжили его дразнить, он не на шутку разозлился, а вместе с ним и я со своими друзьями. Ситуация настолько быстро вышла из-под его контроля, что какой-то прохожий вызвал копов. Ничто так не заставляет шайку мальчишек бросаться врассыпную, как звук полицейской сирены, и поэтому большинство из присутствовавших разбежались. К несчастью, я не успел. Я и ещё один парень оказались теми единственными двумя, кого схватили; нас пристегнули наручниками к перилам прямо перед школой посреди улицы, чтобы на нас могли посмотреть все. Мы были как стреноженные звери, брели в никуда, и никто из нас не был тому рад. Навстречу полиции мы не пошли: мы хохмили, назвались выдуманными именами и делали что заблагорассудиться, разве что не хрюкали на них и не обзывали их свиньями. Они продолжили задавать вопросы и сделали всё, чтобы запугать нас, но мы отказались сообщить наши настоящие имена и адреса, а поскольку у двенадцатилетних нет документов, полиция была вынуждена нас отпустить.

Половое созревание настигло меня в возрасте примерно тринадцати лет, когда я ходил в младшую среднюю школу Бэнкрофт (Bancroft Junior High) в Голливуде. Все мои переживания, связанные с разладом в моей семье, отошли на задний план под влиянием нахлынувшей мощной волны гормонов. Сидеть весь день в школе казалось бесцельным, поэтому я принялся пропускать занятия. Я начал регулярно курить «травку» и, забыв обо всём, гонял на велосипеде. Я находил, что мне было трудно контролировать себя, – я немедленно хотел сделать то, что приходило мне в голову. Однажды ночью, когда я со своими друзьями размышлял над тем, как бы нам вломиться (зачем я уже и не вспомню) в “Spokes and Stuff” – тот самый магазин велосипедов, в котором мы постоянно проводили время, – я заметил, что какой-то мальчишка подглядывает за нами из окна дома на другой стороне улицы.

«На что ты уставился? – крикнул я. – Хватит на меня смотреть!» А затем я швырнул в окно тому парню кирпич. Его родители, разумеется, позвали копов, и пара полицейских, которые отреагировали на их крик, преследовали меня и моих друзей по всему городу весь остаток ночи. Мы гнали на наших велосипедах, спасая наши жизни, через весь Голливуд и западную его часть; мы заворачивали на улицы с односторонним движением и ехали против движения, мы срезали путь через переулки и через парки. Мы были такими же упорными, как и Джимми «Попай Дойл» (Jimmy “Popeye Doyle”), персонаж Джина Хэкмэна (Gene Hackman) из фильма «Французский связной» (“The French Connection”). Каждый раз, когда мы сворачивали за угол, они уже были там. Наконец мы влетели на Голливудские холмы (Hollywood Hills) и спрятались в овраге в стороне от дороги, как банда разбойников с Дикого Запада. И, как это обычно случается в фильме про ковбоев, едва мы решили, что стало безопасно, вылезли из своего убежища и направились к ферме, проезд нам перегородили те же самые помощники шерифа.

Я предполагаю, что это случилось потому, что я был самым младшим, кого они решили догнать, когда мы с друзьями разделились. Я гнал по кварталу изо всех сил и никак не мог от них отделаться, пока, наконец, не нашёл спасение в подземном гараже. Я пролетел вниз на пару уровней, петляя между припаркованными автомобилями, затаился в неосвещённом углу и лёг на землю, надеясь, что они меня не найдут. Вниз копы спустились уже пешком и к тому времени, как они добрались до того уровня, где прятался я, они, думаю, уже растеряли весь свой запал. Они тщательно обыскали своими фонариками пространство между автомобилями и за сотню футов до того места, где лежал я, повернули назад. Мне повезло. Это сражение между моими друзьями и полицейским управлением Лос-Анджелеса (LAPD) продолжалось до конца лета, и это определённо не было разумным времяпрепровождением, но в то время по собственному убеждению я находил это весёлым.

Мне здорово удавалось устраивать свои дела в те дни, и даже когда я совершал ошибки, мои мама и бабушка всегда меня прощали. К тому времени, как я перешёл в восьмой класс, я бывал дома так редко, как только мог себе это позволить. Летом 1978 года я и понятия не имел о том, что моя бабушка собирается переезжать в квартиру в новом чудовищно огромном комплексе, который занял целый квартал между Кингз-Роуд (Kings Road) и бульваром Санта-Моника (Santa Monica Boulevard), хотя я хорошо знал это здание, потому что с того самого момента, когда оно было ещё строительной площадкой, я гонял по нему на велосипеде. Накурившись «травки», мы с друзьями часто гоняли наперегонки по его коридорам и лестничным колодцам, с грохотом распахивая навстречу друг другу двери, запрыгивая на перила и оставляя причудливые следы от торможения на свежевыкрашенных стенах. Веселье было в разгаре, когда я с криком вылетел из-за угла и чуть не сбил с ног своих маму и бабушку, которые переносили вещи Олы-старшей в её новую квартиру. Я никогда не забуду выражение на лице своей бабушки – это было нечто среднее между выражением шока и ужаса. Я взял себя в руки и бросил взгляд через плечо, чтобы увидеть, как последние из моих друзей на полной скорости скрываются из вида. Одной ногой я стоял на земле, в то время как моя вторая нога была на педали, и я всё ещё был уверен, что мог сбежать.

- Сол? – спросила Ола-старшая своим очень мелодичным высоким бабушкиным голосом. – Это ты?

- Да, бабушка. – ответил я. – Как поживаешь? Я и мои друзья проезжали мимо и решили тебя навестить.

Это дерьмо не проходило с моей мамой, но Ола-старшая была настолько рада меня видеть, что Оле- младшей пришлось спустить мне эту мою шалость. По правде сказать, в итоге всё вышло настолько хорошо, что через несколько недель я переехал в эту самую квартиру, и именно с того момента мои «спортивные» подвиги (junior varsity exploits)* в Голливуде пошли на убыль. Но к этому мы перейдём очень скоро.