Но меня уже несло, и я перебил ее:

– Верно. Черной молодежи образцы для подражания не нужны, а нужны равные экономические возможности. Почему некоторые белые считают, что стать премьер-министром возможно? Потому что так оно и есть. А почему я не считаю? Потому, что для меня это не так. Почему черные не верят, что смогут стать юристами или промышленными магнатами? Потому что, несмотря на редкие исключения, для них этот путь закрыт. Пока нет равных возможностей, не будет и образцов для подражания, а потом они не понадобятся. Далее…

– Но… – сказала Элис.

– Далее, – продолжал я, распаляясь от звука собственного голоса, – белые, предлагающие себя в качестве образцов для подражания, абсолютно для этого непригодны. Разве можно смотреть снизу вверх на взывающих к богу, декларирующих семейные ценности политиков, которые не в состоянии справиться с простым делом – например, без лишнего шума сходить к проститутке? Не знаю, кто сейчас на самом деле живет в семье, кроме провинциальных чудаков. Они представления не имеют, как живут нормальные люди.

Я знал, что некрасиво отдуваюсь, брызжу слюной, но остановиться уже не мог. Было бы проще удержать во рту пчелиный рой, чем остановить словоизвержение. У любого мужчины в процессе опьянения всегда наступает момент, когда ничто так не завораживает, как собственная точка зрения. Некоторым, и не в последнюю очередь мне, для этого не нужно даже пива. Пиво – не более чем повод, один из многих. Довольно будет, если кто-то поздоровается с тобой или просто станет рядом на остановке автобуса.

А лучший способ усугубить ваш полемический пыл – просьба замолчать. Она подливает масло праведного гнева в огонь спора. Если кто-нибудь просит мужчину успокоиться, тот не воспринимает себя как пивного зануду, которому лучше жевать, чем говорить. В собственных глазах он – герой-бунтарь против мракобесных агентов ФБР, одинокий голос разума, взывающий во тьме, тот, кто видел все раньше, чем стало слишком поздно, трепетный огонь правды в затхлом болоте вежливого равнодушия. Он не портит вечер и не хамит в ответ на ваш вопрос о новой работе общего знакомого – он открывает вам глаза на новую Англию. Этим мужчиной был я.

– И эти люди говорят нам, что наркотики опасны, а войны – нет, что деньги надо тратить на оперу и балет, на прихоти жалкой кучки эстетов, но при этом почти век твердят, что, если б нам было позволено покупать спиртное после одиннадцати вечера, весь мир уже скатился бы в пропасть. Эти люди…

– Но что можешь сделать лично ты? – спросила Элис с таким лицом, будто искала что-то и никак не могла найти.

– Сделать? – усмехнулся я. – Ничего я не буду делать. За что мы платим политикам?

Я возмущенно грохнул бокалом об стол, и пара рядом с нами поспешно отвернулась. Я понимал их. Сейчас я тоже не хотел бы сидеть рядом с собою. Элис смотрела на меня тоскливо, будто уже представляла себе обшарпанный салон такси, в котором поедет домой. Она наклонилась ко мне, причем мы чуть не стукнулись лбами, и с ослепительной, манящей улыбкой произнесла:

– Ты такой смешной.

И ласково хлопнула меня по груди.

«Господи, – подумал я, – да она создана для меня!»

Наутро на моем автоответчике было сообщение от меня самого с напоминанием спросить Лидию о ее помолвке. За ним следовало еще одно, тоже от меня, намного более пьяным голосом: позвонить насчет завещания Фарли. Мы уже полтора месяца назад передали бумаги в суд, но, к моему удивлению, там тянули до сих пор, хотя, разумеется, сами эти лоботрясы уверяли, что сбились с ног, только бы скорее ввести нас в права наследования.

Обратный путь от Элис был труден. День выдался пасмурный, в метро была ужасная жара, воздух подземки конденсировался на коже каплями жира. Преодолев все возможные преграды – задержки поездов, пьяных, бьющие в нос запахи женских духов и мужского пота, – я добрался до дома. Наверное, все было бы в порядке, если б не коктейль «Малибу», выпитый мною по приходе к Элис. Страшную сухость в горле удачно дополнял ничем не перешибаемый привкус кокоса. Этот вкус был похож на гостя, который, переночевав после вечеринки в чужой квартире, завтракает с хозяевами и не знает, уйти или посидеть еще. Каждый резкий рывок поезда угрожал немедленным принятием решения по данному вопросу и непосредственным его обнародованием.

Отпирая дверь, я уже не чаял, как содрать с себя выходные шмотки и залезть под душ.

Прослушав сообщения на автоответчике – в том числе одно от Лидии с просьбой перезвонить, – я бросился в ванную и включил так называемый «мощный душ», вместо сильных водяных струй создающий в ванной мощную паровую завесу, так что невозможно понять, намокли вы под ним или просто еще больше вспотели. Тем не менее свое дело он сделал – смыл с меня корку пропахшей табачным дымом и пивным перегаром грязи. Я был чист: благодаря лимонному мылу Джерарда противный зуд сменился приятным покалыванием во всем теле; грейпфрутовый шампунь, когда-то забытый Лидией, привел в порядок мои волосы и успокоил душу.

Где-то мне даже не хотелось, чтобы похмелье проходило. Оно возвышало меня, будто усталость после тяжкого, но важного испытания. Головная боль, порванный пиджак, противный запах пива, рубашка в пятнах – все это были трофеи большой ночной охоты, вмятины на доспехах, подтверждение того, что дракон моих страхов повержен. Главное, от меня все еще исходил аромат Элис – головокружительная смесь ее духов и сигарет «Силк Кат» с привкусом губной помады и вина.

Пес, как всегда, торчал в ванной и смотрел, как я принимаю душ. Джерард так и не объявился, и я решил, что за ночь псина изголодалась по общению, а может, просто изголодалась. Даже после того, как я его покормил, он продолжал требовать внимания настойчивее, чем обычно. Вылезая из ванны, я погладил его по голове, сказал:

– Для тебя, Фриц, война окончена. Гуляй.

Затем представил себе на собачьей шее голову Джерарда и отослал животное восвояси.

Я часто побеждал: в спорте, в словесных поединках, даже выигрывал в лотерею. Но всегда только в мечтах. Я точно знал, как отреагирую на победу, как с непроницаемым лицом пройду сквозь ликующий строй товарищей по команде, забив решающий гол в финальной игре; как один уйду домой, вместо того чтобы пить с остальными игроками, с огромным отрывом обойдя их в игре интеллектуальной; как возьму чек, молча кивну и исчезну в ночи. Я на вершине и своим торжеством делиться ни с кем не захочу. В действительности получилось именно так, как я и ожидал: никаких воплей и прыжков, размахивания руками и биения себя в грудь, а лишь спокойная вера в себя, в то, что я способен на все, что мое прикосновение наделено странной властью исцелять или разрушать, что мои движения быстрее и точнее, чем у тех, из стада.

Лучше могло быть только одно: если б я взял ее в эту же ночь. Не ради впечатлений, ощущений, вкуса и вида; в отложенном наслаждении есть особая прелесть. Чувствовать рядом ее тело, целовать ее, как будто мне снова пятнадцать лет, я невинен и не знаю большего счастья. Да, так оно и было. Ее поцелуи не обжигали, а оживляли губы, наполняли тело энергией, но скорее не сексуальной, а духовной. Нет, я искал не сильных ощущений, а твердых гарантий. Хотя она дала мне хороший задаток, проспав всю ночь подле меня, мне было бы спокойнее, если б она заплатила по счету полностью и увела меня из магазина.

Я понял, что у нас все получится, когда по дороге домой «на чашку кофе» она толкнула меня в кусты. То была кульминация вечера здорового юмора, начатого с нашей шуточной драки в ресторане, продолженного моей стандартной шуткой «только после вас» при посадке в такси (когда девушка делает шаг к машине, чтобы сесть, я тоже выступаю вперед и делаю вид, будто сгоняю ее с места – в общем, чтобы понять, это надо видеть) и ее попытками дать мне сдачи по дороге к дому. Когда я наконец поймал ее за обе руки, она толкнула меня спиной в кусты. Ощущение было как после победного рывка через финишную прямую, несмотря на то что пиджак я порвал и вдобавок сильно стукнулся головой.

Сейчас, в ярко освещенной, белой ванной комнате я нащупал шишку на затылке. Да, это был не сон.

Я внимательно оглядел себя в зеркале – опять толстею. Доходя до определенной степени свинства, я перестаю быть похож на мужика, – по крайней мере,