С этими словами он развернулся и отправился обратно в Марсалу, я же двинулся в сторону Салеми и Корлеоне, поражаясь безграничной человеческой доброте. И тут меня захлестнула волна оптимизма. Вперед! На восток! Жизнь прекрасна!
Было здорово снова оказаться в седле, хоть и несколько тревожно. Я не садился на скутер с тех пор, как в 2002 году закончил свое грандиозное путешествие по материковой Италии, из Мелито-ди-Порто- Сальво на юге до Турина на северо-западе, да и моя «Весла» была уже явно не первой молодости. Я благодарил судьбу за то, что дорога в Салеми была почти пустой: мне не хотелось демонстрировать настоящим водителям автомобилей и скутеров свое несоответствие титулу «рыцарь дорог».
«Моника» вела себя безупречно, несмотря на тяжелый и необычный груз. Помимо отнюдь не худенького англичанина, ей пришлось тащить большой рюкзак, в котором лежало все мое туристическое добро. Он помещался между рулевой колонкой и седлом и удерживался на месте моими коленями. На нем располагался рюкзак меньшего размера, в котором лежали карты, записные книжки, ручки, книги, камера и прочее снаряжение, с помощью которого я должен был выглядеть как серьезный исследователь.
Дорога на Салеми разворачивалась передо мной наподобие серой ленты, вьющейся по земле и похожей на безбрежное море. Она простиралась вплоть до низкого горизонта, разделенная на прямоугольники, квадраты, шестиугольники и прочие фигуры с прямыми сторонами, слившиеся вместе и в большинстве своем покрытые яркой, свежей зеленью. Это росло будущее вино. То тут, то там и зеленую пену врывались золотистые, песочно-коричневые пшеничные поля и серебристо-серые плантации олив. Но все же в ландшафте между Марсалой и Салеми явно доминировали виноградники — их шеренги, взводы, дивили, марширующие в четкой последовательности один за другим. Издали они казались ровными и плоскими, а вблизи становилась заметна подвижная, колышущаяся листва.
В 1926 году Гарри Морли так описывал эти земли вокруг Марсалы: «Ты попадаешь в страну, которая кажется тебе одним сплошным виноградником». С тех пор мало что изменилось. «Но это сравнительно современные виноградинки, и такое впечатление, что их возделывают не сицилийцы, а иностранцы. Здесь растет виноград, из которого делают свое вино Ингхэм-Уайтекеры, Флориос и Вудхаус».
Колоссальное безлюдное пространство казалось безграничным. Я не заметил ни одного человека. Здесь вообще ничто не напоминало о присутствии людей — не было ни домов, ни машин. Несмотря на очевидные признаки интенсивного ухода, виноградники навевали мысли об одиночестве и заброшенности. Нигде не просматривались ни радующие глаз виллы, ни фермерские дома, ни живописные деревушки, украшающие вершины холмов в пригородах континентальной Италии.
Постепенно я привык к этой пустоте, и меня захватила ее ни на что не похожая красота. В ней было столько величия, что у меня перехватывало дыхание. Я ощущал безграничность пространства, а ближайшие к дороге поля являли собой такой порядок, что невольно вспоминались картины Мондриана. Казалось, внешний пейзаж раскрывает пейзажи внутренние; происходило то, что характерно для картин художников-абстракционистов и на что не способна образная живопись. Это была странная смесь примитивизма и современности, чрезвычайной ухоженности и безликости. Пейзаж одновременно и открытый, и непроницаемый. Едва тащясь — сначала час, а потом и второй, я начал чувствовать себя муравьем, вознамерившимся перейти пустыню.
И действительно, я ехал очень медленно. Не только потому, что лишь постепенно восстанавливал свои водительские навыки и приобретал прежнюю форму, но еще и из-за чертовски холодного, пронизывающего ветра. Где же хваленое теплое солнце и приятный, освежающий ветерок, о которых я мечтал, планируя это путешествие? Ау? Создавалось впечатление, будто пронизывающий ледяной ветер, замораживающий душу и тело, выходит прямо из кондиционера. Я был счастлив, что верхняя часть моего туловища защищена футболкой, рубашкой и легкой мотоциклетной курткой, и сожалел, что не надел чего- нибудь теплее джинсов, — нижнюю половину буквально сводило от холода. Хорошо, что хоть голова была защищена шлемом.
Теоретически закон уже в течение нескольких лет обязывает итальянских мотоциклистов носить шлемы, но сицилийцы, в отличие от англичан, похоже, не склонны чтить букву закона. Мотоциклисты в шлемах составляли явное меньшинство. Когда я живописал своему брату Тому преимущества путешествия на скутере — простота транспортировки, возможность наслаждаться ароматами, солнцем, освежающим бризом и так далее, — я между прочим заметил, что иногда смогу ездить без шлема. Он разразился хохотом и с присущей ему практичностью заметил, что если я упаду (а этого никак нельзя исключать), то могу удариться или даже сломать челюсть и мой главный исследовательский инструмент окажется бесполезным. Поняв, что он прав, я экипировался по всем правилам.
Пытаясь спрятаться от ветра и обнаружить хоть какие-то признаки пребывания человека в этих местах, я свернул на одну из боковых дорог, обозначенных на карте переплетением нитей между главными трассами. Мне сразу полегчало и повеселело. Я катил на «Монике», жизнерадостный и беззаботный, размышляя о том, что ждет меня впереди. То, что открывалось моему взору, вызывало возбуждение и любопытство. Во время нашего с Томом путешествия мы ограничились побережьем, и теперь увиденное поражало новизной. Сколь бы ни терялся я в безлюдных просторах, мною двигало желание изведать диковинное, сулящее новые вопросы и ответы.
Когда я приблизился к одному из немногих необитаемых домов, с лаем выскочили две собаки непонятной породы, которым непременно хотелось вцепиться зубами в колеса «Моники». Я не видел ничего подобного с тех пор, как ездил по безлюдным местам Ирландии в поисках хороших мест для рыбалки.
Метров пятьдесят я проехал без больших неожиданностей, а потом свернул на одну из тех отвратительных дорог, с которыми мне еще неоднократно придется встретиться во время своего путешествия. Скутер начало трясти, потом он стал угрожающе крениться набок. Один рюкзак выпал на дорогу, за ним — второй. Моя очередь наступила, когда «Моника» застыла у обочины. Медленно, не теряя самоуважения, она завалилась набок. Одна из собак подбежала и, обнюхав мои ноги, убралась восвояси. Она явно была довольна собой.
К счастью, никто не пострадал: ни я, ни скутер, хотя мое чувство собственного достоинства и было уязвлено. Я смог вернуться в седло и продолжить путь, радуясь тому, что не нашлось свидетелей моего унижения.
Вперед, вперед! Прокладывая путь в океане вина! Кто выпьет всю эту жидкость? Признаюсь, что сам вовсе не прочь пропустить стаканчик-другой, да и репутация сицилийского вина в мире достаточно высока, однако мне начало мерещиться, что эти бесконечные, бескрайние гектары вознамерились утолить жажду всего мира.
Некоторое время спустя я добрался до Салеми и миновал его. Сейчас это был тихий и несколько обветшавший город, но он знал лучшие времена. Салеми когда-то предложил убежище маврам и евреям, после того как Фердинанд Арагонский в 1492 году изгнал их с испанских территорий; а в 1860 году Гарибальди, начав борьбу с неаполитанскими Бурбонами, провозгласил Салеми столицей Сицилии. В этом впечатляющем качестве город пробыл три дня. Однако казалось, что, вопреки внешнему спокойствию, Салеми и сегодня несет на себе отпечаток нонконформизма, присущего всей сицилийской культуре. Несмотря на оккупацию, контроль, эксплуатацию и принуждение, сицилийцы никогда не были покорными.
Дорога поднялась на холмы, окружавшие с одной стороны красивейшую долину Беличе, очарование которой нарушал пример сюрреализма, поразивший меня как некий символ сицилийской жизни. Б
На подъезде к Корлеоне ветер стих, солнце начало припекать, и по моему телу разлилось приятное тепло. Поля по обеим сторонам дороги и впереди пестрели цветами — кроваво-красными маками, фиолетово-синей викой, ярко-желтым чертополохом, сурепкой, валерианой — и какими-то вьющимися растениями, названий которых я не знал, со звездообразными шапками на розоватых стеблях. Бескрайние
