– Не говори этого, – взмолилась она. – Не надо.

– Я должен. Я не могу думать ни о чем, кроме тебя, и чувствую твой аромат, даже когда тебя нет рядом. Я не могу выдавить из себя ни одного остроумного слова, потому что единственный человек, с кем мне хочется разговаривать, – это ты.

– Друг мой, ты просто увлечен – с молодыми людьми такое случается нередко...

Внезапно Дарлингтон поднялся с постели и направился к ней; при этом он не казался таким уж юным.

– Возраст не имеет к этому никакого отношения.

– Еще как имеет, – возразила Гризелда. – Встреть я тебя, когда была моложе, все было бы иначе.

– В таком случае прими меня.

– Принять и обладать – разные вещи. Я не приму тебя, потому что у тебя вся жизнь впереди. Ты еще найдешь женщину своего возраста, и она родит тебе дюжину младенцев. – Гризелда потянулась к Дарлингтону и отвела с его лба непокорный локон. – А я, мой дорогой, буду танцевать на твоей свадьбе, но никогда не стану твоей женой, хотя твое предложение для меня огромная честь.

Его глаза пылали.

– Ты меня любишь!

Гризелда вздернула подбородок:

– Я ценю тебя и горжусь тобой.

Дарлингтон прищурился:

– Гордишься, как гордилась бы своим сыном?

Гризелда напомнила себе, что молодые люди обладают пылкими страстями; но она уже и сама начинала сердиться.

– Разумеется, я не мать тебе, но могла бы ею быть.

– Прекрати! Сколько тебе лет, Гризелда Уиллоуби?

– Ну, на сколько-то лет я тебя все же старше. – Гризелда пошла на попятный, надеясь сохранить атмосферу спокойствия.

– Я снова спрашиваю: сколько тебе лет?

Гризелда крепко сжала губы: они никогда не говорили о ее возрасте. Никогда.

– Послушай, Гризелда, тебе тридцать два, и ты вполне способна родить мне полдюжины детей, если пожелаешь. Мне двадцать семь, почти двадцать восемь. Пять лет – вот и вся разница между нами.

– Ты знал, – прошептала она. – Но неужели двадцать семь?

– А ты думала, восемнадцать?

– Я вообще не думала об этом.

– Ну так подумай. Даже будь тебе тридцать девять, я все равно попросил бы тебя о том же, и даже если бы тебе было сорок девять... А пока же ты едва ли можешь претендовать на роль моей матери, учитывая, что тебе исполнилось всего четыре года, когда я родился.

– Пять. И потом, я слишком мало знаю о тебе.

– Но ведь ты всегда можешь спросить. Если это так важно, я писатель.

– Что? – Гризелда почувствовала себя сбитой с толку, словно потеряла нить разговора.

– Писатель, – повторил Чарлз спокойно. – Ты спрашивала, как мне удается содержать дом. Я пишу.

– Романы?

– Нет, мой жанр ниже рангом. Я пишу рассказы о преступлениях, которые никогда не совершались, сенсационные памфлеты для низкопробных листков, отчеты об исповеди убийц. По правде говоря, иногда я даже писал сами исповеди.

– Откуда ты мог их знать? Где ты их слышал?

Дарлингтон пожал плечами:

– У меня есть друзья среди полицейских; если мне случается набрести на интересный материал, я не скуплюсь на гинеи.

Гризелда долго смотрела на него, и наконец губы Чарлза изогнулись в понимающей улыбке.

– Я согласен, средства к существованию достаются мне не слишком благородным образом. Я чернорабочий. По правде говоря, я и сам иногда стыжусь себя, а моя семья находит мои занятия омерзительными. Отец не желает даже слышать о моих занятиях, и это одна из причин, почему он помешан на идее женить меня на деньгах.

Гризелда нахмурилась. Как он смеет считать ее настолько заносчивой?! И почему она должна отказываться от брака с писателем?

– Я пишу как раз такое имеющее успех чтиво, о каком мы говорили вчера, – продолжал говорить Дарлингтон. – Мать убийцы непременно падает в обморок, услышав о том, что его заключили под стражу. Все жертвы – крепкие молодые люди, из которых получились бы замечательные мужья и отцы... Ну и так далее. – Он замолчал в ожидании ее реакции на его слова, но Гризелда не отвечала: она уставилась на полированную столешницу, напряженно о чем-то размышляя. Потом вдруг она прижала руку ко лбу и, покачнувшись, упала ему на руки.

На какое-то мгновение Чарлз растерялся. Что, черт возьми, происходит? Неужели это он довел ее до обморока?

В отчаянии он стал оглядываться по сторонам, вспомнив, что, если женщина падает в обморок, ее следует приводить в чувство нюхательными солями. К сожалению, у него на кухне был только лук.

Наконец он уложил ее на кушетку. Лицо Гризелды казалось мертвенно-бледным: должно быть, она испытала гораздо более сильный шок, чем он предполагал.

– Гризелда, – осторожно позвал Чарлз. – Пожалуйста, открой глаза!

Ответа не было. Тогда Чарлз быстро принес с кухни кувшин с водой и высоко поднял над головой, собираясь, если понадобится, вылить его на Гризелду.