(«по его желанию») на военную службу. Очевидно, его вернули «с чином по сделанному положению» — то есть с производством из капитанов гвардии в армейские
Таким образом, граф Фёдор сумел реализовать свой «партизанский» план. Он, никогда не сомневавшийся, что приверженность к Отечеству есть «в сердце каждого благородного, прямо благородного человека»[411], пополнил-таки ратные ряды россиян.
Минута была самой что ни на есть критической: в этот день соединённые русские армии, над которыми двумя сутками ранее принял командование М. И. Голенищев-Кутузов, продолжили унылую ретираду и оставили Царёво Займище.
Умеряя «невероятную энергию преследования» (А. де Коленкур), ведя тяжёлые арьергардные бои с чужеземцами, войска потянулись в московском направлении.
До Бородинской битвы — или битвы при реке Москва, как назвали её впоследствии французы, — оставалась ровно неделя.
Московское ополчение (численностью порядка 20 тысяч воинов) под командованием генерал- лейтенанта графа И. И. Моркова прибыло на Бородинскую позицию из Можайска 24 августа 1812 года, в день ожесточённого сражения на левом фланге Главной армии (за так называемый Шевардинский редут, в итоге оставленный нашими войсками)[412]. Подошедший корпус разделялся на три дивизии, в состав которых вошли три егерских и восемь пеших полков, а также конный казачий полк. Огнестрельное оружие — причём довольно сомнительного свойства — имелось разве что у половины «русских крестоносцев».
На позиции необстрелянные бородачи-новобранцы спешно распределялись по полкам и бригадам, имевшим боевой опыт, и составляли их третью — вслед за передовыми частями и резервами — шеренгу. Предполагалось, что ратники без крайней необходимости не будут задействованы в намечавшемся сражении, а станут выносить с поля боя раненых.
Известно, что «в 1-ю Западную армию поступили 8 батальонов из 1-го и 3-го егерских и 3-го и 4-го пеших полков; во 2-ю Западную армию — 6 батальонов из 2-го егерского, 7-го и 8-го пеших полков (всего 9,5 тысяч воинов)»[413].
Подполковник граф Фёдор Толстой незадолго до битвы был переведён из 1-го егерского в 8-й пеший казачий полк (под командой генерал-майора В. Д. Лаптева), где стал «баталионным командиром» и «много содействовал к сформированию полка». Вместе с ним в армию генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона, на левый фланг русской армии, отправили 1200 человек[414].
В силу многих, объективных и субъективных, причин зона ответственности 2-й Западной армии была наиболее уязвимой частью нашей позиции. И мало кто из людей сведущих сомневался в том, что главный удар наполеоновских войск будет нанесён именно сюда, в район Семёновских флешей, деревни Семёновское и центральной батареи.
Этим Американец мог быть доволен. Не устраивало его только пребывание в третьей шеренге, среди ополченцев, в отдалении от передовой.
«Накануне Бородинского сражения, — вспоминал Иван Петрович Липранди, — находясь на строящейся центральной батарее, я услышал, что кто-то отыскивает какого-то полковника[415] графа Толстого. Оказалось, что это мой старый знакомый, в то время начальник дружины ополчения, из любопытства пошёл к цепи посмотреть французов. Его скоро отыскали; мы успели только разменяться несколькими словами и помянуть князя (М. П. Долгорукова. —
Аттестовавшись приятелю (на тот момент обер-квартирмейстеру 6-го пехотного полка) «начальником дружины ополчения» (то есть командиром батальона 8-го пешего полка), граф Фёдор ввечеру 25 августа уже примеривался к первой, смертельно опасной линии войск. На аванпостах он, привстав в стременах, попытался разглядеть располагавшегося за речкой и перелеском своего завтрашнего, уже начинавшего ликовать, противника.
Упомянутая Иваном Липранди «центральная батарея» (в итоге так до конца, видимо, и не достроенная) имела и другие названия: Большой редут, Курганная батарея, Центральный люнет, позднее — батарея Раевского… Спустя несколько часов неистово штурмовавшие укрепление французы и прочие «языки» назвали батарею «адской пастью»[417].
Немудрено, что 26 августа 1812 года, в понедельник, подполковник граф Фёдор Толстой очутился на «большом поле» именно там, где ему и подобало очутиться.
Его
Зато древки оказались чёрными[418]— совсем как глаза у Американца.
На рассвете, около 6 часов утра, когда ещё не рассеялся туман над полем, Великая армия всей своей мощью обрушилась на оборонительные рубежи русского воинства, одновременно атакуя Семёновские флеши и село Бородино.
И задрожала земля, заржали кони, загрохотали орудия, тут и там завязались ожесточённые схватки. Сразу же появилось множество убитых и раненых.
В то же время в русском лагере, в третьей шеренге войск, происходило удивительное
Оно имело совершенно иную природу.
С одной стороны, указанное возвратно-поступательное движение было вполне осязаемо, массово. Ополченцы и «специально наряженные команды» нижних чинов, приседая и крестясь, бросились, с носилками и без оных, уносить в тыл получивших увечья офицеров и солдат. По словам очевидца, это происходило примерно так: «Русские мужики с пиками и без пик, с топором за поясом <…> втесняются в толпу вооружённых, ходят под бурею картечи, и — вы видели — они нагибались, что-то подымали, уносили… <…> Кутузов приказал смоленскому ополчению уносить раненых из-под пуль сражающихся, из-под копыт и колёс конницы и артиллерии. <…> У французов этого не было; зато их раненые задыхались под мёртвыми, — и трупы их были растоптаны копытами, раздавлены колёсами артиллерии»[419].
Спасённых и доставленных в третью шеренгу окровавленных воинов принимали другие ополченцы, клали их на заготовленные подводы и отправляли в сторону Новой Смоленской дороги, а оттуда к Можайску. Один из ополченцев позднее назвал такую работу «самой неприятной на свете должностью», которую, безусловно, лучше «променять на потеряние самой <…> жизни»[420].
Другая же составляющая движения в войсках была практически незаметна наблюдателю, однако её значимость — военную и моральную — трудно переоценить. Сведения о ней имеются, в частности, в донесении начальника Московской военной силы генерал-лейтенанта И. И. Моркова, отправленном 20 января 1813 года в Главный штаб действующих армий. Докладывая о распределении ополченцев и их начальников по корпусам 1-й и 2-й армий перед Бородинским сражением, граф И. И. Морков сообщал: «С тех пор не имел я ни малейшего сведения о вверенной мне Московской военной силе и не мог оного иметь по причине той, что полковые, баталионные и сотенные начальники при своих командах не находились, а были раскомандированы к разным должностям…»[421]
