Ничто так резко не отличает сегодняшний период истории от прежних, чем ускорение перемен. Когда мы впервые отметили это в нашей книге «Шок будущего» много лет назад, мир еще надо было убеждать, что события ускоряются. Сегодня мало кто в этом сомневается. Ускорение событий чувствуется на ощупь.

И это ускорение, частично вызванное более быстрыми средствами связи, означает, что в глобальной системе возникновение горячей точки и военный взрыв могут случиться в буквальном смысле слова за сутки. И реагировать на такие события надо раньше, чем правительство успеет переварить известия. Политики все больше и больше бывают вынуждены все быстрее принимать решения по вопросам, где они знают все меньше и меньше.

Но, как и «связанность», ускорение в глобальной системе не одинаково. Общий темп жизни, включая все, от скорости деловых сделок и до ритма политических перемен, темп технологических нововведений и другие переменные, медленнее всего в аграрных обществах, несколько быстрее в промышленных и несется со скоростью электрического тока в странах, переходящих к экономике Третьей волны.

Эти различия порождают совершенно разные точки зрения на мир. Например, для большинства американцев с их одним из самых высоких темпов будней, с обрезанными историческими горизонтами, трудно сопереживать чувствам воюющих арабов или израильтян, защищающих каждый свою точку зрения цитированием двухтысячелетних прецедентов. Для американцев история уходит очень быстро, и остается лишь текущий момент.

Такие различия в осознании времени даже влияют на стратегическое военное мышление. Зная нетерпеливость американцев, Саддам Хусейн считал, что США не выдержат долгой войны. (Может, он и был прав, но получил он войну короткую.) Аналогично, как мы видели, в военном деле Третьей волны временные факторы превалируют над пространственными, и велика зависимость от быстроты связи и перемещений.

Иначе говоря, мы строим не просто трехуровневую глобальную систему, но еще и такую, которая работает в трех разных полосах частот.

Потребности выживания

Это разделение натрое также меняет факторы, от которых будет зависеть жизнь и смерть стран. Все страны стараются защитить своих граждан. Им нужна энергия, продовольствие, капитал и доступ к воздушному и водному транспорту. Но помимо этого и еще некоторых основных вещей, потребности у них различаются.

Для экономики Первой волны существенными для выживания были земля, энергия, доступ к воде для орошения, провизия в отчаянные времена, минимальная грамотность и рынок для продукции сельского хозяйства и промышленного сырья. В отсутствие промышленности и интеллектуальных услуг на экспорт главными предметами продажи считались национальные ресурсы, от тропических лесов и запасов воды до рыболовных полей. Государства уровня Второй волны, все еще строящие свою экономику на дешевом ручном труде и массовом производстве, — это страны с концентрированной и интегрированной национальной экономикой. Они более урбанизированы и потому нуждаются в массовом импорте продовольствия, из своей деревни или из-за границы. Нужно колоссальное количество энергии на единицу продукции. Нужно сырье, чтобы работали заводы, — железо, сталь, цемент, лес, химикаты и так далее. Эти государства — дом небольшого числа глобальных корпораций. Они — главные загрязнители природы. И более всего им нужны экспортные рынки для товаров массового производства.

«Постнации» Третьей волны образуют последний слой трехуровневой глобальной системы. В отличие от аграрных стран, им не нужна дополнительная территория. В отличие от промышленных, им не нужны собственные обильные ресурсы. (Лишенная их, Япония Второй волны захватила Корею, Маньчжурию и другие богатые ресурсами регионы. Япония Третьей волны стала неизмеримо богаче и без колоний, и без собственного сырья.)

«Постнации» Третьей волны, конечно, все равно нуждаются в энергии и продовольствии, но более всего им нужны знания, конвертируемые в богатства. Им нужен доступ или контроль мировых банков данных или сетей телекоммуникаций. Им нужны рынки для интеллектуальных продуктов и услуг, для финансовых услуг, консалтинга по менеджменту, программного обеспечения, телевизионных программ, банков, кредитной информации, страховки, фармацевтических исследований, управления сетями, интегрированных информационных систем, экономической разведки, обучающих систем, компьютерных имитаций, служб новостей и вообще всего, что требуют информационные технологии. Им нужна защита от интеллектуального пиратства. А в смысле экологии они хотят, чтобы «неиспорченные» страны Первой волны защищали свои джунгли, небеса и флору ради «общего блага» — иногда это даже тормозит экономическое развитие.

Противоречивые потребности экономики Первой, Второй и Третьей волны отражаются в радикально различных концепциях «национальных интересов» (термин сам по себе все более анахроничный), которые могут в будущем еще сильнее обострить напряженность между странами.

И когда мы начинаем сопоставлять эти перемены — различия в типах сущностей, которые составляют систему, степень их взаимосвязи, скорость, жизненные требования, — мы приходим к трансформации, которая далеко выходит за рамки того необходимого, что диктовалось концом холодной войны. Короче говоря, мы приходим к глобальной системе двадцать первого века, той арене, на которой завтра будут вестись войны и борьба за мир. Конец равновесия (но не истории) Теории Второй волны о глобальной системе имели тенденцию предполагать ее равновесной, то есть считать, что в ней есть элементы самокорректировки, а нестабильности — это исключения из этого правила. Войны, революции и бунты — это несчастливые «возмущения» в почтенной в общем-то системе. Мир является естественным состоянием.

Точка зрения на мировой порядок, надо сказать, весьма похожая на представление науки Второй волны о порядке во вселенной. Нации, как ньютоновские бильярдные шары, сталкиваются друг с другом. Вся теория «баланса сил» предполагала, что если одна нация станет слишком сильной, другие объединятся в коалицию, чтобы ей противодействовать, возвращая ее на положенную ей орбиту и восстанавливая равновесие.

Связанный с этим набор допущений все еще широко распространен на изобильном Западе. Сюда входит либеральная идея, что на самом деле войны никто не хочет; что правительства по самой своей сути ненавидят риск; что обо всех разногласиях можно договориться, если только не прекращать переговоры, потому что в конце концов глобальная система по сути своей рациональна.

Но ни одно из этих допущений сегодня не действует. Бывает, что некоторые правительства желают войны даже в отсутствие внешней угрозы. (Аргентинские генералы, начавшие войну за Фолклендские (Мальвинские) острова, в 1982 году действовали исключительно под влиянием внутриполитических соображений при отсутствии какой бы то ни было внешней угрозы.) Многие политические деятели не только не отвергают риска, но живут им. Для них нет ничего лучше кризиса.

Все больше и больше актеров мировой сцены подходят под определение, данное когда-то Иезекиилем Дрором, блестящим израильским политологом: «сумасшедшие государства».

Особенно это бывает верно, когда глобальная система охвачена революцией.

Что многие внешнеполитические гуру до сих пор не могут учесть, это что когда системы «далеки от равновесия», они ведут себя причудливым образом, нарушая все обычные правила. Они становятся нелинейными — то есть малый входной сигнал может вызвать колоссальные эффекты. Ничтожного числа голосов в крошечной Дании хватило, чтобы пустить под откос весь процесс европейской интеграции.

«Малая» война в дальнем уголке мира может, хотя и посредством серии непредсказуемых событий, как снежный ком разрастись в гигантское столкновение. Точно так же большая война может кончиться на удивление малым сдвигом равновесия в распределении силы. Ирано-иракская война 1980–1988 гг. повлекла за собой около 600 000 жертв — а закончилась патом. Корреляция между размерами причины и следствия резко падает.

Мировая система приобретает пригожинские свойства — то есть она все больше похожа на физические, химические и общественные системы, описанные Ильей Пригожиным, нобелевским лауреатом, который первым определил структуры, названные им «диссипативными». В них все элементы системы находятся в состоянии постоянных флюктуации. Части каждой системы становятся крайне уязвимыми для