Оторвавшись от мерзостной картины, я перевел взгляд на Амелию.
Она смертельно побледнела и почти смежила веки. Когда я положил руку ей на плечо, она вздрогнула, словно к ней притронулся не я, а это отвратительное чудовище.
— Во имя всего святого, — прошептала она. — Что же с нами будет?..
Я ничего не ответил, глубочайшая тошнота лишила меня слов, спутала все мысли. Я лишь снова посмотрел вниз, на кошмарное создание, и отметил, что за истекшие секунды чудовище навело свой тепловой генератор прямо в середину дома, где мы укрывались.
Мгновением позже последовал громоподобный взрыв, и нас окутало дымное пламя.
3
В величайшем испуге, поскольку при взрыве за нашими спинами обрушилась еще большая часть крыши, мы кое-как поднялись на ноги и на ощупь устремились к лестнице, по которой совсем недавно взбирались сюда. С нижних этажей валил густой дым, сопровождаемый невыносимым жаром.
Амелия судорожно вцепилась мне в руку — что-то провалилось под самыми нашими ногами, и фонтан пламени и искр взлетел футов на пятьдесят над головой. Однако лестница была сложена из того же камня, что и стены здания, и все еще держалась, хотя жар бил из лестничной клетки, как из пекла.
Прикрыв нос и рот рукой и сощурив глаза до предела, я ринулся вниз, буквально волоча Амелию за собой. С огромным трудом мы одолели две трети пути, но тут оказалось, что лестничный пролет разрушен, и пришлось не бежать, а неуверенно нащупывать опору среди иззубренных обломков ступеней. Здесь пожар наделал бед более всего: дышать было нечем, мы не видели ни зги и не ощущали ничего, кроме немилосердной жары разверзшейся вокруг нас огненной геенны. Каким-то чудом нижние марши лестницы остались в целости, и мы вновь бросились во всю прыть… и наконец выбрались на улицу, задыхаясь от слез и кашля.
Амелия обессилено опустилась на мостовую; мимо промчались несколько марсиан, они давились криком, причитая на все лады тонкими, визгливыми голосами.
— Бежим, Амелия! — заорал я истошно, пытаясь перекрыть окружающий гвалт и сумятицу.
Собрав все свое мужество, она попыталась встать. Держась за меня одной рукой, а другой прижимая к себе свой драгоценный ридикюль, она последовала за мной в том же направлении, куда устремились марсиане. Десяток шагов, мы добежали до угла пылающего здания, и…
Амелия сдавленно вскрикнула и вцепилась мне в руку: сзади на нас надвигался экипаж агрессора, до того скрытый дымовой завесой. Одной мысли об его отвратительном водителе было довольно, чтобы подстегнуть нас; мы не то свернули, не то свалились за угол — с тем лишь, чтобы обнаружить другую вражескую машину, загораживающую нам путь! Она нависла над нами громадой пятнадцати, а может, и двадцатифутовой высоты.
Марсиане, обогнувшие угол до нас, тоже никуда не ушли: одни съежились на мостовой, другие, совершенно потеряв голову, метались из стороны в сторону в поисках спасения.
В кузове исполинского экипажа ожил блестящий паукообразный механизм — он приподнялся на своих металлических ногах, и его длинные суставчатые руки уже тянулись к нам жуткими в своей неторопливости плетьми.
— Бегите! — крикнул я Амелии. — Ради бога, спасайтесь!..
Она не отозвалась; ее рука, впившаяся мне в запястье, вдруг ослабла, ридикюль выскользнул из пальцев, и не успел я сообразить, в чем дело, как она распростерлась на мостовой в глубоком обмороке. Склонившись над ней, я попытался привести ее в чувство — тщетно.
Потом я поднял на миг глаза и увидел, что ужасный паук прокладывает себе дорогу сквозь толпу марсиан, лязгая ногами и неистово размахивая металлическими щупальцами. Под их ударами многие неудачливые беглецы падали навзничь, корчась в агонии.
Я нагнулся к своей спутнице — в обмороке ее фигурка сразу сжалась и словно молила меня о защите. Затем Амелия перекатилась на спину и запрокинула незрячее лицо. Оставалось одно: опуститься с нею рядом и попытаться прикрыть ее своим телом.
И тут одно из металлических щупалец дотянулось до меня, хлестнуло, обвило шею, и меня пронзил электрический разряд несказанной силы. Все тело содрогнулось в конвульсиях, и меня отшвырнуло от Амелии прочь.
Падая на мостовую, я ощутил, как щупальце отдернулось, срывая с шеи полосу кожи.
Я лежал парализованный, безвольно откинув голову к плечу.
А машина шагнула дальше, оглушая и калеча всех подряд. Я увидел, как щупальце обхватило Амелию за талию, как заряд электричества вырвал ее из беспамятства и как исказилось болью ее лицо. Она вскрикнула, страшно и жалостно.
Я увидел, как адская машина сгребла ужаленных током и потащила в своих блестящих щупальцах всех разом — и тех, кто оставался в сознании и пытался бороться, и тех, кто был недвижим.
Машина возвращалась к породившему ее экипажу. С того места, где я лежал, мне была видна кабина управления, и, к вящему своему ужасу, я внезапно взглянул в глаза одному из омерзительных существ, затеявших это нашествие. Сквозь прорезь в броне на меня уставилось широкое, свирепое лицо, лишенное всего человеческого. Большие бесцветные глаза равнодушно взирали на развернувшуюся бойню. Это были немигающие, безжалостные глаза.
Паукообразный механизм взгромоздился обратно на свое место в кузове, втащив за собой щупальца. Захваченные марсиане бились в оковах узловатого, трубчатого металла, не в силах вырваться из этой передвижной тюрьмы. Среди них была и Амелия, придавленная сразу тремя щупальцами с такой беспощадностью, что все ее тело мучительно изогнулось. Она пришла в сознание и смотрела прямо на меня.
Но я был не способен издать ни звука, просто следил, как открывается ее рот, и слышал, как ее голос прорезает разделяющее нас пространство шириной в несколько ярдов. Она звала меня по имени, снова, и снова, и снова.
Я лежал неподвижно, кровь хлестала из раны на шее; еще минута, и экипаж агрессора удалился своим неестественным шагом, прокладывая себе дорогу по битому кирпичу среди дымящихся развалин опустошенного города.
Глава XI. Полет в небесах
1
Не знаю, долго ли я лежал в параличе, но, наверное, не менее двух-трех часов. Толком не помню почти ничего: невыносимые физические страдания переплелись с муками полнейшей беспомощности. Довольно было представить себе хотя бы на минуту вероятную судьбу Амелии, чтобы ввергнуть мою душу в пучину бессильной ярости.
Лишь одно воспоминание остается ясным и незатуманенным: прямо у меня перед глазами оказался труп. Я сперва его не заметил, столь необузданными, всезаслоняющими были терзавшие меня мысли; однако позже он будто занял все мое поле зрения. В паутине исковерканного металла запуталось мертвое чудовище. Оно погибло при взрыве, сокрушившем экипаж, и та часть тела, какую я мог видеть, превратилась в безобразную кровавую массу. Мне удалось разглядеть также кончики двух-трех щупалец, сплетенных смертью.
Глухая ненависть и отвращение не помешали мне испытать удовлетворение при мысли, что существа, столь могущественные и жестокие, сами тоже смертны.
Наконец, я почувствовал, что в мое тело возвращается жизнь: стало покалывать пальцы рук, затем пальцы ног. Вскоре боль охватила руки и ноги целиком, и я обнаружил, что опять способен контролировать свои мышцы. Попытался пошевелить головой и, хотя она тут же пошла кругом, понял, что могу слегка приподнять ее.
Как только стало возможно двинуть рукой, я дотронулся до шеи и ощупал рану. Она была длинной и рваной, но кровь уже свернулась. По всей вероятности, дело обошлось поверхностным повреждением, иначе я умер бы за считанные секунды.
После нескольких безуспешных попыток я ухитрился сесть, потом с грехом пополам поднялся на ноги и, превозмогая головокружение, огляделся.
На всей улице я был единственным живым существом. На мостовой вокруг меня лежало до десятка марсиан; я не осматривал их всех, но те, кого я осмотрел, вне всякого сомнения, были мертвы. Через улицу, на другой ее стороне, стоял разбитый экипаж со своим бездыханным хозяином. А в трех-четырех ярдах от меня валялось то, что отозвалось в душе острой болью, — ридикюль Амелии.
С тяжелым сердцем я подошел поближе, поднял его и заглянул внутрь. Я ощутил укол совести, словно исподтишка выведывал у Амелии ее секреты, но в ридикюле было сложено все имущество, каким мы располагали, и мне было вовсе не безразлично, сохранилось ли оно в целости. Видимо, в ридикюле никто ничего не трогал, и я быстро закрыл его — слишком многое там напоминало мне об утраченной любви.
Гибель чудовища все еще занимала меня, невзирая на страх и ненависть к нему. Почти помимо воли я приблизился к исковерканному экипажу, держа ридикюль в руке, и остановился в каких-нибудь пяти-шести футах от ужасных останков, помимо своей воли зачарованный отвратительным зрелищем.
Потом я отступил на шаг-другой, не узнав, в сущности, ничего нового; но что-то удерживало меня здесь, какое-то смутное чувство, что я проглядел нечто важное. Я перевел взгляд с погибшего чудовища на искалеченный экипаж, в котором оно сидело. До сих пор я полагал само собой разумеющимся, что это один из экипажей, вторгшихся в город. Но теперь, присмотревшись, вспомнил о патрульном экипаже, перевернувшемся при взрыве, и вдруг понял, что это он и есть!
В то же мгновение, словно по наитию, я в полной море уяснил себе смысл того, что водители всех городских экипажей всегда оставались безвестными невидимками… и отшатнулся от обломков, полный изумления и ужаса, испуганный, пожалуй, как никогда в жизни.
