Предоставляя тебе возможность воспользоваться написанным мною, я ставлю единственное условие, но, надеюсь, оно будет строго соблюдено. Условие таково: все, что я написал, должно войти в книгу in extenso.[138] Не хочу, чтобы мои записи искажались ради каких-то посторонних целей, кои принизили бы мою честь или честь моего дома. Ты не мог не заметить, мой дорогой Руперт, что составители семейных хроник часто из зависти вносят изменения в рукописи, которые им позволяют использовать, и все это делается в угоду их целям, ради удовлетворения их тщеславия. Думаю, мне надлежит оповестить тебя о том, что я имею заверенную у «Петтера и Галпина», торговцев писчебумажными товарами для судебных учреждений, копию, а следовательно, смогу проверить, было ли честно соблюдено мое условие. Я направил мои записки, которые, естественно, ценны и тщательно упакованы, сэру Эдуарду Бингему Тренту, баронету (коим он теперь является, с позволения сказать), атторнею. Пожалуйста, проследи, чтобы он вернул их мне в должном порядке. Он не имеет права обнародовать из моих записей что-либо касающееся его самого. А ведь представители его класса склонны рекламировать тот факт, что кто-то из знати заметил их. Я бы сам доставил тебе рукопись и остался бы у тебя на какое-то время, но твои люди — подданные, как я думаю, ты теперь называешь их! — такие хамы, что жизнь джентльмена едва ли безопасна среди них. Нигде, кроме как у тебя, не встречал людей, которые бы совершенно не понимали шуток! Кстати, как Тьюта? Она ведь из их числа. Я слышал, она вывела потомство. Надеюсь, ребенок здоров. Я тебе это на ухо шепнул, запомни, так что не зазнавайся, старина: я согласен быть крестным отцом. Но это только если другие крестные отец и мать достойные люди: у меня нет желания отдуваться за всех! Ясно? Целуй Тьюту и ребенка за меня. Он обязательно должен побывать у меня потом, когда достигнет подходящего возраста и не будет досаждать мне. Ему пойдет на пользу, если он увидит настоящий английский сельский дом, такой как Хамкрофт. Для человека, привычного к грубой и скудной жизни, роскошь такого дома, которая не может не запомниться, со временем станет примером для подражания. Я скоро еще напишу. Не стесняйся, обращайся с просьбами, если выполнить их в моих силах. Пока!

Любящий тебя кузен

Эрнст Роджер Хэлбард Мелтон

<…> Поэтому я думаю, лучший способ услужить этому чудовищному невеже — поймать его на слове и включить его литературную лепту полностью. Я сделал и заверил копию его «Записок», как он их называет, с тем чтобы избавить Вас от лишних хлопот. Однако я посылаю оригинал, поскольку опасаюсь, что, не увидев его записки, сделанные его рукой, Вы не поверите, что он — или кто-то еще — мог всерьез сочинить документ столь инкриминирующего характера. Убежден, он забыл о том, что именно написал, ведь даже такой тупица, как он, не захотел бы предать огласке подобные вещи… Он сам себе уготовил наказание. И орудие его наказания — его ipsissima verba.[139]

февраля 1-го, 1909

Все подготовлено к началу активных действий. Когда российский царь, которому славянами было предложено выступить арбитром в деле урегулирования балканского вопроса, отклонил предложение под предлогом того, что он сам, если поразмыслить, заинтересованная сторона, правители балканских государств пришли к единодушному мнению, что с предложением взять на себя роль посредника надо обратиться к королю западной державы, поскольку все, кого непосредственно касается названный вопрос, не сомневаются в мудрости и справедливости этого лица. И король великодушно откликнулся на такое предложение. Уже полгода, как он занимается вопросом, взяв на себя труд сбора детальных сведений. Через своего премьер-министра он оповестил нас, что его решение почти выработано и будет сообщено нам в кратчайшие сроки.

На будущей неделе мы вновь устраиваем охоту в Виссарионе. Тьюта отнеслась к этим планам с необычайным интересом. Она надеется представить нашим братьям из балканских государств нашего маленького сына и жаждет узнать, найдет ли у них одобрение ее материнская гордость за него.

апреля 15-го, 1909

Решение арбитра было сообщено нам его премьер-министром, и последний передал нам документ лично — в знак дружеского расположения к нам короля западной державы. Решение воодушевило нас всех. Премьер-министр оставался с нами до завершения охоты, которая удалась на славу. Нас всех не отпускает чувство радости, ведь балканская раса теперь может уверенно смотреть в будущее. Тысячелетняя борьба — внутренняя и внешняя — прекращается, и мы полны надежд на длительное и счастливое взаимодействие. Премьер доставил нам весть о благоволении монарха к каждому из наших государств. И когда я от имени собравшихся в Виссарионе попросил премьера ответить, согласится ли его величество оказать нам честь своим присутствием на церемонии официального провозглашения Балканского объединения, премьер сказал, что король уполномочил его заверить нас в том, что он с радостью приедет, если мы выразим такое пожелание; в случае приезда короля будет сопровождать флот. Премьер также добавил от себя лично, что, возможно, и другие нации смогли бы быть представлены на подобном форуме — своими послами и даже своими флотилиями, пусть сами монархи и не прибудут на встречу. Он намекнул мне, что следовало бы подготовиться к такой расширенной встрече. (Премьер явно принял меня, одного из числа собравшихся, за лицо, на которое возложена ответственность в решении балканского вопроса, а возможно, посчитал, что может говорить доверительно со мной, поскольку я по рождению связан с иной страной.) В ходе беседы премьер все более воодушевлялся и, наконец, сказал, что, несомненно, все нации мира, связанные дружбой с его королем, признанным лидером, захотят принять участие в церемонии. Похоже, это будет беспрецедентная международная встреча. Тьюта обрадуется такой перспективе, и мы сделаем все, что в наших силах, для достойного проведения церемонии.

июня 1-го, 1909

Наша дорогая Тьюта с нетерпением ждет провозглашения Балканской федерации, церемония же провозглашения должна состояться ровно через месяц. Я, однако, должна сказать, что начинаю испытывать некий страх из-за размаха предполагаемых торжеств, ведь он просто чудовищный. Руперт непрерывно занят — это продолжается уже несколько недель подряд: он, кажется, круглые сутки не оставляет аэроплан — облетает вдоль и поперек страну, дает распоряжения и следит за их исполнением. Дядя Колин тоже постоянно в делах, как и адмирал Рук. Тьюта стала сопровождать Руперта в полетах. Эта девочка совершенно не знает страха, прямо как Руперт. И они оба, кажется, озабочены тем, чтобы малыш Руперт был похож в этом на них. Да ведь он действительно таков. Несколько дней назад, едва забрезжил рассвет, Руперт и Тьюта отправились на верх замковой башни, чтобы вылететь. Малыш Руперт тоже был там — он ранняя пташка и всегда оживлен. Я держала его на руках, и когда Тьюта наклонилась, чтобы поцеловать его на прощание, он протянул к ней ручки, будто хотел сказать: «Возьми меня с собой». Она умоляюще