рука — только это я и видела. Остальное было в тумане, и тьма подступала к вам обоим близко-близко. А когда прозвучало благословение — я поняла это по голосам, что запели, и по радости, что была в ее глазах, по гордости и торжеству, что были в твоих, — сделалось немного светлее, и я смогла увидеть новобрачную. На ней была фата из чудесного тонкого кружева. В волосах был флёрдоранж, и были веточки: на голове у нее лежал венок из цветов, и голову обвивала золотая лента. Языческие свечи[96], стоявшие на столе, где лежала Библия, давали странный свет, потому что от них над головой у новобрачной возникла вроде бы неяркая корона. На пальце у нее было золотое кольцо, а на твоем пальце было серебряное.
Тут она остановилась и задрожала, и я, чтобы рассеять ее страхи, сказал голосом мальчика тех давних дней:
— Дальше, тетя Джанет.
Казалось, она не отдала себе отчет в том, что в настоящем было что-то от прошлого, однако мой прием подействовал, потому что она заговорила почти так, как в те прежние времена, хотя я различил мрачный тон ее пророчеств, и эту мрачность мне не доводилось отмечать у нее прежде.
— Все, что я тебе рассказала, это хорошо, но, парень, чудовищно недоставало живой радости этой женщине, радости, которую проявила бы избранница моего мальчика, а тем более — при венчании! И чему же удивляться, если я скажу тебе все до конца: хотя свадебная фата была красива, и венок был из свежих цветов, на ней было не что иное, как призрачный саван. В моем видении — или во сне — я была готова к тому, что увижу червей, ползающих на каменных плитах у ее ног. Нет, та, что стояла рядом с тобой, парень, была не смерть, она была тенью смерти, и из-за нее вокруг тебя сгущалась тьма, и ни свет свечей, ни благовония не могли пронизать эту тьму. Ой, парень, парень, горе мне, что я увидела это видение — наяву или во сне, какая уж тут разница! Я была так встревожена, так встревожена, что очнулась с криком и в холодном поту. Я бы поторопилась к тебе, чтобы узнать, здоров ты или нет, чтобы под твоей дверью хоть послушать — есть ли из твоей комнаты какие-нибудь живые звуки, но я побоялась беспокоить тебя до утра. Я считала часы и минуты с полночи, когда мне было это видение, считала, пока не пришла вот сюда.
— Очень хорошо, тетя Джанет, — сказал я. — И я благодарен тебе за твою добрую заботу обо мне в этом случае, как и всегда. — А потом я продолжил — из предосторожности, чтобы она не раскрыла мою тайну. Мне была невыносима мысль, что из-за ее благих намерений, но бестолковых потуг моя драгоценная тайна уйдет глубже в землю. Это было бы для меня страшным ударом. Тетя могла бы спугнуть мою прекрасную гостью, даже имени и происхождения которой я не знал, а значит, я бы никогда ее больше не увидел. И я продолжил так: — Никогда не делай этого, тетя Джанет. Мы с тобой добрые друзья, и между нами не может встать недоверие или недовольство друг другом, но это, конечно же, случится, если меня будет преследовать мысль, что ты или еще кто-то подсматривает за мной.
Дневник Руперта. Продолжение
После проведенного в одиночестве времени, показавшегося мне бесконечным, кое-что запишу. Когда мое опустошенное сердце грозило стать вместилищем для сонма мрачных подозрений и сомнений, я поставил перед собой задачу, которая, как рассчитывал, смогла бы занять, пусть отчасти, мой ум: я решил досконально обследовать окрестности замка. Это, я надеялся, будет мне как болеутоляющее средство, ведь мука одиночества с каждым днем и часом становилась все нестерпимее. Я ухватился за эту надежду, готовый к тому, что в результате поисков нисколько не приближусь к разгадке мучительной тайны: где же пристанище женщины, которую я полюбил столь безумно?..
Мои поиски вскоре приняли системный характер, потому что я не хотел ничего упустить. Каждый день, покидая замок, я отправлялся по определенному маршруту: я начал с южного направления и ежедневно брал все восточнее, с целью сделать полный круг. В первый день я добрался до берега ручья, который пересек на лодке, а затем пристал на другом берегу под скалой. Уже одни эти скалы были достойны отдельного осмотра. Тут и там виднелись пещеры, которые я решил обследовать позже. Мне удалось взобраться на скалу там, где она была менее крута, и я продолжил путь. Место было пусть и красивое, но не представляющее какого-то особого интереса. Я изучил спицу колеса, ступицей которого был Виссарион, и успел вернуться в замок к обеду.
На другой день я отправился по маршруту, который пролегал чуть восточнее. Мне было нетрудно держаться моей цели, потому что, когда я добрался на лодке до другого берега ручья, старая церковь Святого Савы встала передо мной во всей своей величавой мрачности. Это место, где многие поколения знатнейших людей Синегории, в том числе обитатели Виссариона, с незапамятных времен обретали вечный покой. И вновь, подплыв к берегу, я видел скалы, тут и там изрезанные пещерами, иногда имевшими широкий вход, иногда же вход частью скрывался под водой. Однако я не смог взобраться на скалистый берег и был вынужден плыть дальше по ручью, пока не нашел пологий участок. Я поднялся на берег и обнаружил, что нахожусь на прямой линии между замком и южной стороной гор. Я видел церковь Святого Савы справа, невдалеке от края скал. Я сразу же направился к церкви, потому что пока не бывал даже поблизости от нее. До той поры мои экскурсии ограничивались замком, его садами и прилегающими к нему участками. Церковь была выстроена в незнакомом мне стиле, с четырьмя крыльями, обращенными к четырем сторонам света. Громадная дверь величественного фасада, высеченного из камня и, несомненно, сооруженного в древние времена, смотрела на запад, а значит, входивший двигался на восток. К моему удивлению — почему-то я ожидал обратного, — дверь была открыта. Не настежь — как говорится, на щелку; не заперта на замок или на задвижку, но и не настолько открыта, чтобы можно было заглянуть внутрь храма. Я вошел и, пройдя широкий вестибюль, скорее даже коридор, через просторный проход попал в главную часть храма. Она была почти круглой по замыслу зодчего, а проемы, ведущие в четыре нефа, — достаточно большие — позволяли увидеть все внутреннее помещение церкви, и это был громадный крест. В церкви царил полумрак, потому что окна были маленькие и были расположены высоко, а кроме того, вставленные в них стекла оказались зелеными и синими, причем в каждом окне — своего особого оттенка. Стекла являли собой образчик старины — похоже, были изготовлены еще в тринадцатом или четырнадцатом столетиях. Храм, при всей его атмосфере заброшенности, представал дивно-прекрасным и богатым, тем более если учитывать, что здесь — пусть и в храме — дверь не запиралась. Поражала также тишина — необычная даже для старинной церкви, выстроенной на уединенном мысе. Это была твердыня мрачной торжественности, и я, видевший столько странных, причудливых мест, ощутил озноб. Здесь было пустынно, и однако этот храм, в отличие от других старых храмов, не производил впечатления совсем покинутого. Тут не было вековой пыли — атрибута забытых культовых сооружений.
Ни в самой церкви, ни в ее приделах я не обнаружил ничего, что помогло бы мне в моих поисках, целью которых была Леди в саване. Здесь находилось множество памятников — статуи, мемориальные доски и все прочие общепринятые формы напоминания живым о мертвых. Количество имен и дат просто ошеломляло. Часто встречалось родовое имя Виссарионов, и эти надписи я внимательно читал, в надежде получить какой-то ключ к разгадке мучившей меня тайны. Но все мои старания были тщетными: в церкви я ничего не нашел. Поэтому я решил спуститься в крипту. Фонаря со мной не было, и мне пришлось вернуться за ним в замок.
Странные ощущения наполнили меня, когда, после ослепительного солнечного света, слишком яркого для человека, успевшего привыкнуть к небу северных широт, я оказался при слабом свете фонаря, который принес из замка и зажег, вновь переступив порог церкви. При первом посещении меня так поразила вся необычайность этого места, и так поглотило желание найти разгадку мучительной тайны, что я был просто не способен сосредоточиться на деталях. Но теперь детали стали чрезвычайно важны для меня, потому что мне надо было отыскать вход в крипту. Слабый свет от моего фонаря не мог рассеять почти непроглядную тьму, наполнявшую это громадное сооружение: мне приходилось направлять робкий луч то в один, то в другой угол.
Наконец за большой перегородкой я обнаружил узкую винтовую лестницу, уходившую вниз, в глубь скалы. Спуск вовсе не был тайным, но поскольку его закрывала большая перегородка, разглядеть его можно было, только оказавшись в двух шагах от него. Теперь я знал, что близок к цели, и стал спускаться.
