радикальной интерсубъективности, основанной на абсолютном сближении растворенных индивидуальностей. «Кармилла» заставляет думать, что, отказавшись от индивидуальных особенностей, «распыленный» субъект освобождается — или становится обреченным (все зависит от точки зрения) — и переходит в несвязанное, изменчивое, альтернативное состояние бытия. Таким образом, гетерогенно- парадоксальная, морфически-преображающая субъективность, которую воплощает «Кармилла», становится онтологической угрозой, которая проникает в границы «я» и ломает их — ломает самую основную границу, которая позволяет функционировать столь многим системам социального и концептуального порядка как в викторианский период, так и в другие эпохи.

В то время как многие критики рассматривают страстное желание Кармиллы, направленное на Лору, а также ее вампиризм в контексте женской сексуальности XIX в. — будь то гомоэротической или автоэротической, — немногие сосредотачиваются на конкретной формулировке этого желания в тексте, как жажды слиться с желаемым, необходимостью проникновения внутрь основополагающих категорий и (или) разрушения их. То, как Кармилла настаивает на единстве между своей жертвой и собой («мы слились навеки»), напоминает об отталкивающем соблазне растворения «я» в момент отвержения. Это утверждение личности угрожает существующим культурным идеологиям, предполагая, что «я» и «другой» — а следовательно, добро и зло, пристойное и непристойное, домашнее и чужое — сделаны из одного и того же первоначального материала и, таким образом, всегда могут растечься и распространиться за пределы наложенных на них границ. Эта архаическая возможность превосходит все угрозы патриархальному или гетеросексуальному порядку, и именно она действительно «опасна» в «Кармилле» Ле Фаню, поскольку она отменяет не просто сексуальные различия, но также и многие другие концептуальные демаркации, которые структурировали викторианское общество. Границы, которые определяют мораль, секс, расу, класс и нацию, — все они укоренены в первичном различии, которое разделяет то, что является «я» от того, чем оно не является. Радикально подвергая сомнению эту статическую, бинарную модель субъективности, «Кармилла» вводит постоянную, разнообразную угрозу, которая проявляется в бесчисленных последующих изображениях вампиров, в том числе и в «Дракуле» Стокера. В таких текстах пришествие чудовищного «другого» становится центробежной силой, которая угрожает заразить, перевернуть вверх ногами и переопределить уже установившиеся версии «я». В вампирской истории Ле Фаню это «другое» еще только может стать полностью чудовищным: Кармилла показана скорее прекрасной и привлекательной, нежели отвратительной или отталкивающей. Таким образом, текст нигде окончательно не демонизирует ее гетерогенную, изменчивую личность или те импульсы к отказу от себя и распространению себя, которые она пытается передать Лоре. Несмотря на насильственное физическое уничтожение, Кармилла продолжает жить вплоть до последней строки текста: она все еще витает у «двери гостиной» Лоры, поскольку Лора все еще видит вампира захватывающе «двусмысленным», а не принимает открывшуюся ей истину о том, что на самом деле она отвратительна и зла. Когда Лора заканчивает свой рассказ, границы ее «я» — которые символизирует порог комнаты — остаются в неопределенном, проницаемом состоянии. Если «отверженное» может «распылить» индивидуальность одним своим присутствием, тогда присутствие Кармиллы на границах личности Лоры говорит об опасности для нашей рассказчицы: однажды Кармилла может вновь проскользнуть в эту дверь. Или, что еще более опасно, сама Лора может взять за руку прекрасного вампира и последовать за ней в неизвестное.

Перевод с английского

Нины Чехонадской

Auerbach, Nina. Our Vampires, Ourselves. Chicago: University of Chicago Press, 1995

Auerbach, Nina. Woman and the Demon: Life of a Victorian Myth. Harvard University Press, 1982

Bersani, Leo. «Against Monogamy». Oxford Literary Review 20,1998: p. 3— 21.

Bersani, Leo. «Genital Chastity», in Homosexuality and Psychoanalysis. University of Chicago Press, 2001, P- 351–366.

Bronte, Emily. Wuthering Heights. New York: Norton, 1990.

Craft, Christofer. «„Kiss Me with Those Red Lips“: Gender and Inversion in Bram Stoker’s Dracula». Representations 8 (1984): p. 107–133.

Freud, Sigmund. «The Uncanny». In The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, vol. XVII, p. 219–256. London: Hogarth, 1955

Gelder, Ken. Reading the Vampire. New York: Routledge, 1994.

Heller, Tamar. «The Vampire in the House: Hysteria, Female Sexuality, and Female Knowledge in Le Fanu’s Carmilla». In The New Nineteenth Century: Feminist Readings of Underread Victorian Fiction, P- 77–95. New York: Garland Publishing, 1996.

Hurley, Kelly. The Gothic Body: Sexuality, Materialism and Degeneration at the Fin de Siecle. New York: Columbia University Press, 1996.

Kristeva, Julia. Powers of Horror: An Essay on Abjection. Columbia University Press, 1982

Le Fanu, Sheridan. In a Glass Darkly. New York: Oxford University Press, 1999.

Moretti, Franco. Signs Taken for Wonders. London: Verso, 1983.

Senf, Carol A. The Vampire in Nineteenth-Century Literature. Bowling Green State University Press, 1988.

Senf, Carol A. «Women and Power in Carmilla». Gothic 3 (1986): p. 25–33.

Signorotti, Helen. «Repossessing the Body: Transgressive Desire in Carmilla and Dracula». Criticism 38,1996: p. 607–632.

Stoddart, Helen. «„The Precautions of Nervous People are Infectious“: Sheridan Le Fanu’s Symptomatic Gothic». Modern Language Review 86 (1991): p. 19–34.

Thomas, Tammis Elise. «Masquerade Liberties and Female Power in Le Fanu’s Carmilla». In The Haunted Man: The Supernatural in Victorian Literature, p. 39–65. Lanham: Scarecrow Press, 1999.

Veeder, William. «Carmilla: The Arts of Repression». Texas Studies in Literature and Language, 22,1980: p. 197–223.

Из всех споров, которые продолжают кипеть вокруг противоречивой личности Влада Прокалывателя (Дракулы), ни один не достиг такой язвительности, как спор о проблеме прозвища, под которым Влад III из Басарабской династии должен быть известен: кто он? «Влад Цепеш» («Прокалыватель») или «Влад Дракула»? Разногласие по этому вопросу было вызвано различием в образах, которые у румын рождает каждое из этих имен. Влад Прокалыватель с течением времени стал Джорджем Вашингтоном для своей нации, жестоким, возможно, к своим врагам, но вместе с тем военным лидером и народным героем, который, как символ национального противостояния иноземным захватчикам, стал почти что святым.

Первоначально на западе он был «берсерком» для немецких памфлетистов XV в., умалишенным психопатом, помешанным на сажании на кол, садистом, который, искажаясь под влиянием времени, литературного гения Брэма Стокера и голливудской любви к сенсациям, переродился в вампира с осиновым колом, известным символом уничтожения. Влад Прокалыватель и Влад Дракула, как Джекил и Хайд,