-А я не боюсь смерти. Я боюсь жизни… в красивой, облицованной сверкающей плёнкой отделочной упаковке, - голосу не стоило вмешиваться в его внутренний монолог. Ожесточение – прорвалось. – Исчезновение не так страшно, как вечная жизнь идиота. И нехрен наезжать на моего отца. Он всё делает правильно. Обозначает, как выглядит мир с его стороны. После хорошей порции демократии и света мне это необходимо.
-Да заткнись ты, а? Знаешь, мне начхать на судьбы галактики. Но мне не начхать на себя и на свою свободу. Если она вообще есть.
-Сам с собой.
-Уйди от меня.
Этого они от тебя и хотели.
-Здорово. Как мы совпали. Я тоже от себя этого хочу. Уйди, джедай. Ты мне не нужен. Мне вполне хватило Оби-Вана.
Голос пропал. Дыра затянулась. Люк сидел, сжав губы и с трудом удерживая шип. Впрочем… впрочем…
Он почему-то совсем не удивился новому голосу – как не удивился б ещё ста голосам. Он чувствовал, что кипение пространства, вспыхнувшее на второй Звезде смерти, так и не остыло. Ничего не произошло. А должно. Просто не может не произойти: в таком накале не обойтись без взрыва. А у него по-прежнему заплетаются мозги. Отец – чужой, император – тоже. Они с Леей – идиоты, которых хорошо воспитали. Будь они у ситхов, наверно, стали бы точно такими же идиотами, которых хорошо воспитали. А может быть, и нет. Вообще, сейчас не время размышлять об этом. Галактику отрезают от Силы. Какая чушь. Или не чушь. Не всё ли равно. Он всё равно этого не поймёт и не почувствует: вместо того, чтобы развивать способности с младенчества, он был глухим двадцать лет жизни. И как, скажите, теперь это всё наверстать? Нет, приёмник он хороший, бесспорно. Это, кажется, в нём прорубили. И, интересно – когда? Такое впечатление, что с первых дней жизни.
А может быть, и нет. Какая разница сейчас?
Вот так узнаешь о себе… Или думаешь, что узнаёшь.
Мир вдруг оказался гораздо сложней, чем представлялся ему ещё несколько суток назад. Там было чёткое хорошо и чёткое плохо. И это казалось таким понятным…
Когда-нибудь, вдруг подумал он, и мысль пришла буквально из ниоткуда – я смогу посмотреть в глаза каждого джедая и узнать, каков он на самом деле. С привычками, пристрастиями, страхами, вкусами, привязанностями, снами. Увижу людей, а не джедаев. Пока я смог это сделать только у ситхов. И они – надо отдать им должное – не говорят о том, что принесли мир всему миру. И даже о том, что создали рай для всех одарённых. Просто… постарались изменить мир под себя. Ему-то это не нужно, сейчас ему вообще нужно, чтобы все отстали… Он вздохнул.
Он не обижен на судьбу за то, что вырос на Татуине. Что не был богат, что прятался по безлюдным планетам. Но то, что ему лгали и то, что не дали развить талант – вот это обидно. Нет, не так. Это настолько… непрощаемо, что… что вряд ли ему понять какого-нибудь джедая. Впрочем, джедаев и нет. Галактика изменилась. Она стала холодной и недоброй… хочется ли ему, чтобы она такой оставалась?
В космосе холодно всегда. На то он и космос.
У отца аллергия на любовь? Ну что же. Если вспомнить, что она ему дала – не удивляюсь. Похоже, таких, как он, любовь – это не грань между свободой и несвободой. Это и есть несвобода.
Любовь – к кому угодно.
Только мне-то – что делать?
Падме.
Наверно, это неестественно и нелепо. Перебирать сгоревшие листки чужой жизни. Или своей. Но столь же чужой. Она инстинктивно ощущала, что время, которое происходит сейчас в галактике, имеет уникальный вкус и рисунок. Что-то произошло. То, что больше никогда не повторится. И это будет происходить недолго. За какой-то прерывистый вздох, на длительность которого галактика сбилась с мерного ритма. А потом всё вернётся снова. На круги. Своя. Им всем отпущено мало времени. И только безумцы… безумцы…
Её муж был безумен. И почему – был. Он сумасшедший и сейчас. По всем канонам и нормам. Но, наверно, только такого она и могла полюбить. Особенного. Необычного. Такого, кто звёзды мог держать в руке. И который так смотрел на неё. На неё. Только.
Она задохнулась от внутренней боли, что-то оборвалось внутри, закричало: опомнись, ты ещё успеешь. Что? Не умереть.
Но я уже умерла. Пожертвовав жизнью ради…
Её глаза сосредоточились на одной точке в корабле. На этот раз это была красная панелька на приборной доске управления. Я жить хочу, жить, жить, жалобно говорил внутри голос. Я не хочу обратно, не хочу туда, а ты ведь вернёшься, если…
Если – что?
То, что она не сошла с ума – это так странно. Вот тело. Ему принадлежит мозг. Мозг – это тоже тело, путаница нервных окончаний, серое и белое вещество и ещё много чего, чего она просто не помнит. Как любое тело он способен, вообще-то говоря, на строго ограниченное число действий. Ну, например, человек не может бежать со скоростью сто двадцать миль в час. Или прыгать вверх на шесть своих ростов. Или – укусить локоть. Есть пределы. Хотя… многие пределы выдуманы. Теми, кто отступился.
И вот – тело. Обычное тело здоровой женщины. Ноб Сати. Которая привыкла быть её двойником. Может, в этом дело? Когда так много думаешь о человеке и привыкаешь примерять его на себя – мозг не отключается – а должен бы – когда в него входит чужое сознание…
О чём я думаю и зачем? О двойниках. И о том, что если кто-то слишком сильно сконцентрирован на другом…
Холодно почему-то. Очень холодно. В космосе всегда холодно. А в смерти – ещё холодней. Где-то там жила девочка, которой хотелось полёта и целого мира в придачу. А получила она любовь со смертью в конце. Несправедливо. Глупо.
Она сосредоточилась на этой мысли. На красной кнопке панели. На точке своей жизни. На…
Где-то там был перелом, отстранённо подумала она. Где-то был перелом моей жизни, и жизнь моя внырнула в иной шлейф от корабля, прорезавшего пространство. Что-то случилось, что нужно найти. В конце концов,
Она застыла. Это была даже не мысль – чётко прорисованная конструкция, готовая формула не из мозга. Да. Верно. Отнюдь не каждый возвращается сюда. Прямо скажем, один из… скольких поколений?
Впрочем, джедаи приходят призракам и голосами. Джедаи могут вернуться. По крайней мере, наладить связь.
