Ты должен зажечь фонари.
Мы солнцами их назовём.
Ты должен быть сильным: бери.
А нам ты заплатишь огнём.
Мир серой, уступчивой лжи,
Комфортные прятки души,
Ты нам об огне расскажи,
Ты болью на нас подыши,
За нас искупайся в крови,
Растрескайся костью в огне.
Живи, умирай, говори –
Картинка в экранной стене.
Пришло. Сказало. Растворилось.
…Медленно сесть в кресло. Медленно выпить воды. Собрать ощущения. Попытаться из вороха выбрать…
Что это за… инфернальная дурость? Пастбище. Идиоты, сходные с реальными, на любой планете, что хранят его изображения и собирают плакаты. Но это здесь, рядом. А спуститься куда-то туда, где предполагалась глубинная глубина, и наткнуться на… болтающую обыденщину пустых голосов? Ничего себе – мироустройство. Или его, индивидуальный, глюк.
Глюк. Глюк. Правда?
…Комнатные дети, играющие в чужую жизнь. В свершения, в тёмную власть, в Силу. Потолок. Их потолок. Так всегда бывает. Обыденность играет в необычность. И приписывает необычности свои, обыденные черты. Но какого чёрта их потолок оказался моим? Почему я должен любить или не любить своих детей? Что мне – до их Тьмы или Света? Какого хрена они рассуждают о моей жене? О моих отношениях с императором? Что им – до моей жизни? Право они имеют – какое?..
Любовь?
Сколько же надо любви, чтобы убить одного ситха?
Он вдруг начал смеяться. Сколько пришлось на меня любви. Пусть я инвалид. Но сильный. Раз сумел выдержать столько – любови. Которая столь бескорыстна и сильна, что меняет меня – под себя.
Просвеченность!..
Успокоиться. Подумать…
Нет времени думать.
…пусть то, что впечаталось в него – не более чем глюк. И пусть фактически он не совпадает с чем-то реальным. Эмоция, бьющая в грудь – реальна. За этим нечто есть. Столь же реальное. И пусть эти зубы и глаза – только кожаная маска на лице того, что не имеет лица. Пусть они лишь отростки на теле Великой Силы. Но что-то там есть. То, что меня убивает. И таких, как я.
То самое, такое простое, такое человеческое:
И ведь спускаешься. И пытаешься меняться.
Ах, дряни…
Он встал. И тут же – повернулся мир. Зеркальной плоскостью. Отразил его самого. И в миге отражения что-то произошло. Что ослепительной вспышкой разорвалось у него в голове. И мир стал холодным и ясным. И таким простым.
Он споткнулся на шаге, застыл. Остановился посреди каюты. С удивлением взглянул на новый мир. На себя в этом мире.
Но… позвольте. И, кстати…
Он рассматривал свою жизнь как дохлую тушку на хирургическом столе. Или ещё не дохлую. Не его. Шкурку, которую он спустил за мгновение, за которое встал на ноги.
Но… это же очевидно. Какой же он дурак. А слона-то он… и не заметил.
Холодная улыбка медленно проявилась на его губах. Он снова шагнул, потом тряхнул головой, как очнувшись ото сна. Вернулся за маской и шлемом. Чёрные игрушки, которые скоро станут лишь игрушками. Он привычно закрепил их на голове и вышел из каюты. К императору.
Император.
-Поговорил с сыном? – спросил его Палпатин, разогнувшись от деки и стола.
-Угу, - ответил тот, разглядывая императора через линзы. – Это важно, но другое важней. Хочу, чтобы ты увидел, - лорд Вейдер поднял руки и неторопливо стал отстёгивать маску.
-Эй.
-Это безопасно, - сказал главком, продолжая процесс. – Я экспериментировал.
Палпатин долго смотрел на Вейдера.
-Ничего себе.
-Нравится?
-Почти пугает.
-Меня – уже нет. Меня не пугает то, чему я знаю причину. У меня достаточно сил, мастер. Нам надо разорвать нашу тесную связь. Отсоединиться.
Палпатин смотрел на Вейдера ещё минуты две. Потом кивнул.
-Именно отсоединиться. Всё слишком сложно, чтобы рвать.
-Пока есть время, давай проведём. Это важно.
-Верно. Сядь и расслабься.
-И получай удовольствие, - негромко хмыкнул главком. Впрочем, с лёгкостью подчинился дельному совету.
