чтобы прекратить. В сам момент твоей активности. А если нет, то попытались бы перевоспитать. Перенаправить энергию. Поставить блок.
-Или?
-Извини?
-Или сельхозкорпус – или? – поинтересовалась Рина, полностью проигнорировав его рассуждения о блоках и перевоспитаниях.
-Я уже тебе говорил: переделать.
Она улыбалась. Смотрела на него и улыбалась.
-Я такой прозрачный? – с досадой сказал Бен.
-Не знаю, - ответила она. – Но иногда мне кажется, что я понимаю.
-Что?
-Кого. Тебя.
-В чём? – он с изумлением обнаружил, что тоже улыбается.
-В чём-то настоящем.
Оби-Ван вздрогнул.
-Или бы перевоспитали, - сказал он. – Как меня.
-Ага, - сказала Рина. – Понятно.
Он отвернулся.
-Я находился на самом верху, - сказал он в стену. – На самом верху, в управленческой верхушке Ордена джедаев… Ты вообще имеешь хоть какое-то представление об Ордене? – повернулся он к ней.
-Весьма неплохое, надеюсь.
-О его организации?
-Грубо говоря, там была та самая управленческая верхушка и основная масса. К управленцам относился не Совет, точней, не только. Это было определённое количество джедаев, которые как направляли Орден во внешнем мире, так управляли теми, кто в него входил. Группа политиков, психологов, идеологов. Туда же примыкали некоторые научные работники, философы, учителя. Собственно, официальный статус джедая внутри Ордена фактического значения не имел. В условно говоря управленческую группу мог войти любой.
-Кто тебе об этом говорил?
-Как кто? Мастер.
-Вейдер?
Рина кивнула и усмехнулась. Усмешка вышла такой, что он невольно отвёл взгляд.
-Старые раны болят похуже новых, - сказала она без удивления.
-Откуда тебе знать?
-Знаю.
Он снова отвёл взгляд.
-Ты прячешь глаза каждый раз, когда хочешь солгать себе.
Он покачал головой:
-Нет. Каждый раз, когда пытаюсь найти правду. Для себя.
Она подумала:
-Наверно.
Он повернул голову и взглянул на неё. Тоже задумчиво.
-Всё это достаточно сложно, - сказал он. – Сложно, мерзко и невероятно больно. И вряд ли ты меня поймёшь. Ты когда-нибудь входила в стан побеждённых? Нет, я сейчас говорю не о проигранной войне. Не о том, где был Палпатин, пока не сумел захватить власть. Я говорю о внутреннем поражении. Когда сдаёшься, убеждая себя, что сдача – это хитрость, которая поможет собрать силы для дальнейшего боя. Но проходит год, пять лет, десять, двадцать лет – и ничего. Потому что уже не хочешь бороться. И то, что принял якобы насильно, становится частью тебя. Я очень хотел жить, знаешь, - сказал он с застывшей кривой усмешкой. – Я невероятно хотел жить. Что ты знаешь о тех, кого победили. Ты никогда не была среди нас. Ты – и твой
-Никогда, - эхом отозвалась Рина.
Он вздрогнул снова, но слово окончательно прорвало нанос. Он набрал воздух в лёгкие, чтобы начать говорить – столкнулся с тёмными глазами. Что-то в них было. Что-то, из-за чего он выпустил воздух, так ничего и не сказав.
-Жить, - произнесла Рина. – Ты очень хотел жить. Как?
-Хоть как-то… чёрт.
-Нет, говори.
Он в который раз за бесконечную встречу взглянул ей в глаза.
-Я был очень молод… юн, - он усмехнулся книжному слову, - горяч, честолюбив. Мальчишка с горячей головой. Изначально. Был бы не в Храме – дрался б направо и налево, отстаивал себя, руководил. Я ведь был очень сильный. В смысле форсы. Талантливый, сильный. Безбашенный. Взрывной. Только… в Ордене было в почёте смирение…
Он вдруг развернулся, замолчав. Раздался смех. Его собственный, каркающий. Яростный, сухой.
-Любая сила должна смириться перед Великой, - быстро сказал он. – Желание бить, желание быть лучшим… вожаком… выбито из меня ещё в четыре
