отдельными сотнями, продвигался вперед 1-й Запорожский полк».

Генерал Врангель так описывает случившееся:

«С рассветом 2-го октября преследование возобновилось. Противник, спеша к переправам, быстро отходил перед нашими частями… и заняли.

Закончив дела, часов около десяти, выехал на автомобиле на хутора Синюхинские. Я застал там линейцев (по мнению Елисеева, барон перепутал их с корниловцами. — Б. С.) и черкесов, расположившихся на привале. Лошади были заведены во дворы (Елисеев поправляет, что полки стояли на западной окраине хутора, на открытом выгоне. — Б. С.), люди пили чай. Мне передали донесение полковника Топоркова (командира 2-й бригады. — Б. С.). Он в шести верстах вел бой с прикрывающим переправу арьергардом противника. Я решил проехать туда. Полковник Топорков со штабом находился на артиллерийском наблюдательном пункте, на небольшом кургане. Тут же, за курганом, стояли два горных орудия, шагах в двухстах. За скирдами соломы расположились в прикрытие к батарее две сотни запорожцев. Впереди маячила лава.

Цепь противника залегла вдоль оврага, тянувшегося в 1500 шагах перед фронтом. Пули посвистывали, долетая до наших батарей. Я оставил автомобиль возле прикрытия и пешком, со старшим адъютантом капитаном Роговым и ординарцем, прошел к батарее. Расспросив полковника Топоркова об обстановке, я взял бинокль и только стал рассматривать позиции красных, как услышал крик: „Конница!“

Лава запорожцев, повернув, поскакала на батарею. За ней, из-за оврага, поднималась густая лава красной конницы. Командир батареи подал команду: „Беглый огонь!“ Однако запорожцы продолжали скакать, преследуемые конницей противника. Было ясно, что на плечах казаков красные ворвутся на батарею. Раздалась команда „На-задки!“. Но было уже поздно: отдельные всадники проносились мимо нас.

Поддавшись общему бегству, стоявшие в прикрытии две сотни запорожцев поскакали в тыл. Я, полковник Топорков и другие офицеры пытались остановить скачущих казаков, но — тщетно. Всё неслось неудержимо. Отдельные неприятельские всадники стали подскакивать к орудиям. Одно орудие опрокинулось. Я видел, как артиллерийский офицер выстрелил в одного из набросившихся на орудие всадников и как другой, наотмашь, ударил его шашкой. Окруженный несколькими кавалерийскими всадниками — рубился полковник Топорков. Я бросился к своему автомобилю, но, к ужасу, увидел, что машина, работая на холостом ходу, стоит, врезавшись передними колесами в пахоту. Далеко впереди мелькали бросившие машину шофер и его помощник. Я побежал к кукурузному полю. Правей и левей меня скакали врассыпную казаки и бежали артиллеристы. Вокруг второго орудия шла свалка, раздавались выстрелы, сверкали шашки. Ко мне подскочил артиллерийский офицер — „Ваше превосходительство, возьмите мою лошадь!“ Я отказался. Офицер настаивал, продолжая ехать рядом со мной. „Лошади Вашей я не возьму все равно. Скачите в хутор, ведите сюда линейцев и черкесов, а также мой конвой и моих лошадей!“

Офицер поскакал. Я продолжал бежать. Оглянувшись, я увидел трех всадников, скакавших ко мне. На ходу они нагнали какого-то бегущего солдата. Раздался выстрел, и лошадь одного из них упала. Остальные набросились на солдата. Я схватился за револьвер, но, к своему ужасу, увидел, что кобура пуста: накануне я подарил мой револьвер начальнику Черкесского отряда в обмен на поднесенный мне им кинжал и совсем забыл об этом. Шашки на мне не было. Я был совсем безоружным. В эту минуту правее меня показалась мчавшаяся во весь опор лазаретная линейка (повозка. — Б. С.). В ней сидели две сестры милосердия и лежал раненый офицер-артиллерист полковник Фок. Напрягши все силы, я пустился бежать за линейкой, нагнал ее и на ходу вскочил. Красные всадники стали отставать.

Отчаяние и злоба душили меня. Гибель батареи, бегство запорожцев, бессилие мое остановить казаков. Сознание, что мне доселе не удалось взять мои части в руки, поднимало в душе моей бурю негодования и горечи. Я всячески гнал лазаретную линейку и трепетно взглядывал вперед — помощь не приходила.

Наконец мы нагнали солдата, верхом на артиллерийском уносе. Взяв у него одного из коней, я верхом, на неоседланной лошади, бросив линейку, поскакал и вскоре встретил идущих на рысях линейцев. За ними шли черкесы. Развернув бригаду, я повел ее вперед. Противник сразу стал быстро отходить за свою пехоту. Он успел увести оба орудия и мой автомобиль, забрав с собой своих раненых, и догола раздеть оставшихся на месте боя трупы наших офицеров и солдат. Мы потеряли семь артиллерийских офицеров и несколько солдат-артиллеристов, зарубленных на самой батарее».

Набег совершили всего две сотни красной конницы. По мнению Ф. Елисеева, в этом трагическом эпизоде Врангель был виноват сам: «Он распылял полки, а сам оставался в станицах, предпочитая выступления перед стариками на станичных сборах интересам фронта. Кроме того, в Гражданской войне, полной случайностей, нельзя командовать конной дивизией, разъезжая на автомобиле. Было нам о чем подумать тогда, слушая всё это от своих родных казаков освобожденной станицы!»

Свидетелем этого боя оказался и Сергей Мамонтов, состоявший в прислуге одного из тех двух орудий, что отбил у белых Кочубей. Он увидел барона таким: «С боем наша дивизия заняла большую станицу Урупскую. Генерал Врангель приехал на автомобиле и был торжественно встречен. Врангель выделялся большим ростом. Он носил русскую форму. Станичный атаман преподнес ему кинжал. Для ответного подарка Врангель отцепил свой револьвер и дал его атаману…»

Рассказ Мамонтова о красной атаке немного отличается от изложения Врангеля:

«На кургане собралось начальство. Приехал Врангель на автомобиле, оставил машину у наших вещевых повозок и пешком, большими шагами дошел до кургана. Я из любопытства подошел к кургану, чтобы посмотреть на Врангеля и послушать, что говорят старшие.

Один из офицеров сказал с удивлением:

— Странно… Почему наша лава возвращается?

Все схватились за бинокли.

— Да, странно… Переходят на рысь… Шашки поблескивают на солнце…

— Да это вовсе не наши…

— Красные! Атака!

— К бою!

Красная конница была уже недалеко, она перешла на галоп. У нас началась паника. Я бросился к орудию. Мы выпустили два выстрела картечью и рассеяли конницу перед нами, но оба фланга нас захлестнули. Мы прицепили орудие на передок, но не имели времени поставить на низкую ось. Ездовые (Ларионов и Ранжиев) тотчас же тронули крупной рысью. В нашем орудии почему-то было только два выноса (4 лошади) вместо трех. Коноводы подали лошадей. Я еще не вполне отдавал себе отчета в опасности и был удивлен истерическим криком коновода:

— Берите лошадей… Да берите же лошадей, а то я их распущу!..

Я схватил повод Ваньки, но он стал крутиться как черт, мешая мне сесть в седло. Он подпал под общую панику. Наконец мне удалось сесть. Я огляделся. Пыль от наших выстрелов еще не улеглась. Выстрелы, крики, кругом силуэты скачущих с шашками всадников. Наши исчезли…

Мы рассыпались в цепь и открыли огонь по красным. Мой карабин слабо щелкнул. Я открыл затвор — патронов не было, их у меня украли.

Вдали, сзади, нам на выручку шел черкесский полк. Впереди красные увозили наши две пушки.

В нашем 4-м орудии потерь не было. В 3-м же потери были. Пушка на высокой оси перевернулась. Все трое ездовых спрыгнули с лошадей и пустились бежать. Все трое были зарублены. Зарублены были еще трое офицеров, у которых почему-то не оказалось лошадей. Вырвались ли лошади? Не дали сесть? Или коновод их не подал? Это осталось невыясненным.

Вспоминаю как во сне: полковник Топорков, в пыли, поворачивает лошадь и взмахивает шашкой над толпой красных, очевидно, грабящих одного из наших убитых. Мало кто думал о сопротивлении. Все, как и я, бежали без оглядки. На наше счастье, красная конница состояла из матросов. Хоть и храбрые, они оказались плохими кавалеристами, неуверенно сидели в седле и плохо рубили. Этим объясняются наши малые потери. Будь на их месте настоящие кавалеристы, нам бы пришлось худо.

Наше 4-е орудие тоже опрокинулось. Ларионов, ездовой корня, спрыгнул, отстегнул вагу (железная скоба, к которой припрягаются передние выносы) и сел на круп к Ранжиеву…

Шофер Врангеля включил автомобиль, машина сделала прыжок и заглохла. Шофер выскочил из машины и пустился бежать. Врангель остался без автомобиля, без лошади и без револьвера, который он