штатских политиков. Русские же белые офицеры откликнулись на события совершенно иначе. Их совсем не интересовали „платформы“, „флаг“, „программа“, им было всё равно, кто подымал восстание, хотя бы эсэры: офицеры хотели ехать им помочь, драться вместе с „кронштадтцами“, кто бы они ни были и что бы ни исповедовали. Ко мне группами в бюро приходила военная молодежь, прося помочь добраться до Кронштадта. Молодежь обнаруживала чуткий политический инстинкт, легший в основу всей Белой борьбы, которая велась не за определенный политический режим, а за физическое спасение России. Надо было тело России спасти от смерти».

Однако восстание было жестоко подавлено войсками под командованием M. H. Тухачевского. Затем та же участь постигла выступления на Тамбовщине и в других губерниях. Введение нэпа, отмена продразверстки уменьшили недовольство крестьян большевистской властью и выбили почву у массового антисоветского движения. Надежды на то, что галлиполийцам удастся с боями вернуться на родину, таяли с каждым месяцем. Тем не менее авторитет Врангеля среди константинопольских эмигрантов оставался высоким. Н. Н. Чебышев вспоминал: «Врангель в Константинополе царил. Царил морально. Он пользовался престижем на верхах, популярностью в массах, и русских, и туземных. Супруги Врангели были нарасхват — ни одна вечеринка, ни один обед, устраиваемые в кругах верховных комиссаров, на судах межсоюзной эскадры, не обходились без П. Н. и О. М. Врангель… Среди беженцев Врангель пользовался популярностью, которая передавалась иностранцам и местному населению. На улице его встречали радостные улыбки. В общественных местах, в садах оркестры, видя его, подымались с мест и играли Преображенский марш. Публика, в том числе иностранные офицеры, принимали участие в овациях. К О. М. Врангель в Галлиполи являлась депутация местной армянской колонии с просьбой освободить армян от греческой воинской повинности».

Чебышев объясняет причину притягательности личности барона: «У Врангеля было редкое соединение: он импонировал и в то же время привлекал к себе сердца. И в сношениях с людьми не упускал никогда русского интереса, во время беседы ли с американским адмиралом, или с маленьким беженцем, явившимся к нему с просьбой. Под теплой оболочкой личного обаяния он хранил холодный расчет государственного человека, соотносящего свои поступки с будущим вверенных ему судьбой масс и далекой страны, к которой стремились его помыслы».

Барон смог подняться над собственной сословной принадлежностью и политической приверженностью, стремясь консолидировать все эмигрантские силы. Чебышев пишет:

«Он понял, что необходим политический центр, орган, представляющий зарубежную Россию, учреждение, где были бы представлены все течения. И он создал „Русский совет“, где были налицо представители всех партий, где рядом с плехановцем сидел монархист. Мы торжественно в „холле“ российского посольства открывали „Русский совет“. На открытии присутствовали иностранные корреспонденты. Произнесены были звучавшие молодостью речи.

Врангель говорил:

— Деятельность совета должна протекать вне обособленных домогательств партийных образований. Они давно обратились в пережитки, утратившие смысл прежнего своего предназначения. Но даже эти партии, как бы цепко они ни держались прошлых своих заданий и тактических приемов, свободно могли бы идти теперь сомкнутым строем к осуществлению бесспорных и очевидных задач текущего времени. Подобное слияние усилий могло бы последовать, конечно, при условии, если бы в сердцах отдельных деятелей образ страдалицы-родины заслонил угасающую жизнь отживших свой век политических сочетаний.

Врангель не только посадил радом в одном зале политических противников — он заставил их совместно плодотворно работать. Он не ограничил совет горсточкой оказавшихся под рукой „нотаблей“[45]. Он задумал нечто большее: им было выработано положение о выборах в совет от эмиграции. Он добился того, что был создан аппарат, в одно и то же время независимый и работоспособный, и не мешавший его, Врангеля, действиям как главнокомандующего».

Русский совет был сформирован в Константинополе в марте 1921 года как «преемственный носитель законной власти», а фактически — как русское правительство в изгнании, пытавшееся распространить свою власть на всю русскую эмиграцию. Наряду с генералами А. П. Кутеповым, П. Н. Шатиловым и П. А. Кусонским в него вошли граф В. В. Мусин-Пушкин, H. H. Львов, председатель Союза торговли и промышленности Н. А. Ростовцев, член Центрального комитета Конституционно-демократической партии (кадетов) князь П. Д. Долгоруков, бывший меньшевик Г. А. Алексинский. Однако за пределы русской общины Константинополя, включая галлиполийские лагеря, власть Русского совета не распространялась. Он не был признан ни правительствами Дона, Кубани и Терека, ни русскими эмигрантскими общинами в Европе, ни европейскими правительствами. После переезда в Сербию Русский совет прекратил свое существование в сентябре 1922 года.

Врангель жил на яхте «Лукулл» до того момента, как она затонула после столкновения с итальянским пароходом. (Подозревали, что это был не случайный инцидент, а покушение на Врангеля.) H. H. Чебышев вспоминал о последней встрече с Врангелем на борту его плавучего пристанища:

«14 октября 1921 года накануне отъезда в Софию я отправился на „Лукулл“ проститься с Врангелем. „Лукулл“, на котором жил Врангель, стоял в это время между Топ-Хане и Дольме-Бахче вблизи турецкого парламента, на бочках, к которым когда-то был прикреплен наш стационер [46]. Переведен „Лукулл“ был сюда с более отдаленного пункта, середины Босфора, так как Врангелю приходилось пешком ходить в посольство. Раньше это составляло версты четыре, автомобиль же и оба катера были испорчены, и на починку денег не было. Врангель всегда стеснялся что-нибудь тратить на личные надобности…

Врангель оставил меня завтракать. Как всегда, завтракали несколько человек.

Прощаясь со мной, он сказал:

— Передайте в Софии Шатилову, что нельзя больше тянуть с перевозкой последних войск. Они нервничают. Вся теплая одежда отправлена в Болгарию и Сербию, войска ходят в гимнастерках.

Когда моя шлюпка отваливала от яхты, Врангель стоял у борта и улыбался. Он что-то крикнул, но я не расслышал.

„Лукулл“, выделявшийся своими изящными очертаниями, казался барской игрушкой. Он слегка покачивался на синей зыби Босфора. В прежнее время „Лукулл“ был яхтой российского посла в Константинополе и носил название „Колхида“. Потом он… стал яхтой командующего Черноморским флотом, а в константинопольское время сделался штаб-квартирой генерала Врангеля. С докладами мы ездили на „Лукулл“. Некоторые наши совещания происходили на нем же. На „Лукулле“ Врангель переживал и вынашивал трагедию своей армии, размещенной в Галлиполи, Лемносе.

Отсюда он вел борьбу, изо дня в день отстаивая искусно и упорно перед союзным командованием целостность военной организации.

„Лукулл“ стоял совсем близко от берега. Высадившись из шлюпки на пристань и взглянув последний раз на него, я, конечно, не подозревал, что ему осталось жить последние сутки».

Пятнадцатого октября 1921 года около набережной Галаты яхту протаранил итальянский пароход «Адрия», шедший из советского Батума, и она мгновенно затонула, унеся жизни трех членов экипажа. Врангеля и членов его семьи на борту в этот момент не было. Странные обстоятельства гибели «Лукулла» вызывали у многих современников подозрения в организации преднамеренного столкновения.

Когда через два дня Чебышев в Софии показал телеграмму о гибели яхты Шатилову, тот заметил: «Бедный главком, всё то немногое, что было у него, хранилось на „Лукулле“».

Чебышев описал обстоятельства гибели плавучей штаб-квартиры Врангеля, основываясь на воспоминаниях очевидцев:

«„Лукулл“ был протаранен 15 октября около 5 часов дня шедшим из Батума итальянским пароходом „Адриа“. Генерал Врангель и командир яхты находились на берегу, съехав с яхты примерно за час до ее гибели. Спокойное поведение всех чинов яхты и конвоя главнокомандующего дало возможность погрузить на шлюпки и спасти в первую голову семьи чинов яхты и команду. Все офицеры и часть матросов до момента погружения оставались на палубе и, лишь видя непредотвратимую гибель яхты, бросились за борт и были подобраны подоспевшими катерами и лодочниками.

Дежурный офицер мичман Сапунов пошел ко дну вместе с кораблем. Кроме мичмана Сапунова, погиб также корабельный повар Краса. Позже выяснилось, что погиб еще третий человек — матрос Ефим