впечатление являлось следствием отличительных черт характера Государя — прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой. Ум Государя был быстрый, Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день! При этом бои эти происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение.
Я вступил в дежурство в Царском Селе в субботу, сменив флигель-адъютанта герцога Николая Лейхтенбергского. Государь в этот день завтракал у Императрицы. Мне подан был завтрак в дежурную комнату…
Обедали на половине Императрицы. Кроме меня, посторонних никого не было, и я обедал и провел вечер один в Семье Государя. Государь был весел и оживлен, подробно расспрашивал меня о полку, о последней блестящей атаке полка в Карпатах. Разговор велся частью на русском, частью, в тех случаях, когда Императрица принимала в нем участие, на французском языках. Я был поражен болезненным видом Императрицы. Она значительно осунулась за последние два месяца, что я Ее не видел. Ярко выступали красные пятна на лице. Особенно поразило меня болезненное и как бы отсутствующее выражение ее глаз. Императрица, главным образом, интересовалась организацией медицинской помощи в частях, подробно расспрашивала о новом типе только что введенных противогазов. Великие Княжны и Наследник были веселы, шутили и смеялись. Наследник, недавно назначенный шефом полка, несколько раз задавал мне вопросы — какие в полку лошади, какая форма… После обеда перешли в гостиную Императрицы, где пили кофе и просидели еще часа полтора.
На другой день, в воскресенье, я сопровождал Государя, Императрицу и Великих Княжон в церковь, где Они присутствовали на обедне. Маленькая, расписанная в древнерусском стиле церковь была полна молящихся. Видя, как молится Царская Семья, я невольно сравнивал спокойное, полное глубокого религиозного настроения лицо Государя с напряженным, болезненно экзальтированным выражением Императрицы. По возвращении из церкви я застал уже во дворце прибывшего сменить меня флигель- адъютанта графа Кутайсова».
В день праздника кавалеров ордена Святого Георгия, 26 ноября, все награжденные Георгиевскими крестами и Георгиевским оружием были приглашены в Народный дом на торжественный молебен и обед. Врангель, имея и орден Святого Георгия, и Георгиевское оружие, был среди приглашенных. Он описал церемонию в мемуарах:
«Громадное число Георгиевских кавалеров, офицеров и солдат, находившихся в это время в Петрограде, заполнили театральный зал дома. Среди них было много раненых. Доставленные из лазаретов тяжелораненые располагались на сцене на носилках. Свита и приглашенные стояли в партере вплотную к сцене. Вскоре прибыл Государь с Императрицей. По отслужении молебна генерал-адъютант Принц Александр Петрович Ольденбургский взошел на сцену, поднял чарку и провозгласил здравицу Государю Императору и Августейшей Семье. Государь Император выпил чарку и провозгласил „ура“ в честь Георгиевских кавалеров, после чего Он и Императрица обходили раненых, беседуя с ними. Я вновь, наблюдая за Императрицей, беседовавшей, наклонившись над носилками тяжелораненого, обратил внимание на болезненное выражение ее лица. Она, внимательно расспрашивая больного, в то же время, казалось, отсутствовала где-то. Видимо, выполняя что-то обязательное и неизбежное, Она мыслями была далеко».
Еще одна встреча Врангеля с императором, теперь уже посвященная представлению офицеров Нерчинского полка, в Царском днем 4 декабря, перед самым отъездом Николая II в Ставку:
«Отправив утром предназначенную быть подведенной Наследнику лошадь, поседланную маленьким казачьим седлом, я выехал с депутацией по железной дороге, везя заказанную для Наследника форму полка. Поезд наш должен был прибыть в Царское за полчаса до назначенного для представления Государю депутации часа, и я рассчитывал, что успею до представления депутации доложить Государю о моих офицерах, дабы Государю легко было задавать вопросы представляющимся.
Вследствие какой-то неисправности пути поезд наш опоздал, и мы едва успели, сев в высланные за нами кареты, прибыть к назначенному часу во дворец. Встреченные дежурным флигель-адъютантом, мы только что вошли в зал, как Государь в сопровождении Наследника вышел к нам. Я представил Государю офицеров, и сверх моего ожидания Государь совершенно свободно, точно давно их знал, каждому задал несколько вопросов; полковника Маковкина Он спросил, в котором году он взял Императорский приз; есаулу Кудрявцеву сказал, что знает, как он во главе сотни 22-го августа первым ворвался в окопы противника… Я лишний раз убедился, какой острой памятью обладал Государь, — во время последнего моего дежурства я вскользь упомянул об этих офицерах, и этого было достаточно, чтобы Государь запомнил эти подробности…
После представления Государь с Наследником вышли на крыльцо, где осматривали подведенного депутацией коня. Тут же на крыльце Царскосельского дворца Государь с Наследником снялся в группе с депутацией».
Об императоре и его семье, принявших мученическую смерть в Екатеринбурге, Петр Николаевич отзывается почти благоговейно, с любовью описывая мельчайшие детали быта царской семьи. Это и понятно — он был искренним, убежденным монархистом. В период, когда Врангель готовил свои мемуары к изданию, в русской монархической эмиграции продолжалась свара между двумя лагерями — приверженцами великих князей Николая Николаевича и Кирилла Владимировича[11]. Кроме того, монархисты подвергались жестоким нападкам со стороны либеральных и социалистических кругов. В этих условиях, добиваясь максимального сплочения монархического лагеря, Петр Николаевич создавал идеализированный образ последнего царя, стараясь не упоминать его негативных черт. Но со слов издателя его мемуаров А. А. фон Лампе известно, что в их рукописи содержались весьма резкие отзывы о последнем русском императоре, чья неспособность взять ситуацию под контроль и противостоять вредному, как считал Врангель, влиянию супруги, способствовала успеху революции. Но и в опубликованном тексте бросается в глаза, что к императрице Врангель относился неодобрительно, считая ее виновницей кризиса власти, приведшего к революции.
Вскоре после возвращения Врангеля из Петрограда Уссурийская дивизия была переброшена на Румынский фронт. Там, в Яссах, где находилась румынская королевская чета, Петр Николаевич встретился с великой княгиней Викторией Федоровной, сестрой румынской королевы, и узнал от нее об отсутствии сплоченности среди членов августейшей фамилии:
«— Я знаю Россию дольше и лучше тебя, — сказала Императрица Великой Княгине Виктории Федоровне, — ты слышишь только то, что говорится в Петербурге, среди испорченной и далекой от народа аристократии. Ежели бы ты поехала с Государем и со Мной в одну из поездок Наших на фронт, ты бы увидела, как народ и армия обожают Государя. — Императрица, открыв ящик стола, показала Великой Княгине пачку связанных писем. — Вот всё это письма офицеров и солдат, простых русских людей. Я получаю много таких писем каждый день, все они обожают Государя и просят об одном, чтобы Он был тверд и не уступал всем проискам Думы…
Великая Княгиня давала понять, что большинство членов Императорской Семьи и, главным образом, семья Великой Княгини Марии Павловны, признают необходимость изменить существующий порядок вещей и что в этом отношении с ними единодушен ряд наиболее видных членов Думы… Продолжительный разговор с Великой Княгиней Викторией Федоровной произвел на меня тягостное впечатление. Я, встречая Великую Княгиню постоянно в Петербурге, никогда к ней не был близок, и самое желание ее видеть меня и откровенное посвящение Ею во все эти подробности показались мне несколько странными.
Дальнейшие события и выступление Великого Князя Кирилла Владимировича во главе „революционного“ морского экипажа в один из первых дней переворота объясняют, быть может, многое».
Врангель, поддерживавший великого князя Николая Николаевича, прямо намекал на связь родни Кирилла Владимировича с думскими кругами, которые, по его мнению, и устроили Февральскую революцию. Петр Николаевич также давал понять читателям, что Александра Федоровна пребывала в мире иллюзий, верила, что народ и армия обожают императора, а воду мутит лишь жалкая кучка «думской общественности». Главный вред, по мнению Врангеля, состоял в том, что императрица внушала супругу эту
