больше ничего она написать не могла. Все слова казались слишком незначительными.

«Благодарю Бога за то, что ты пережила ту ужасную ночь. Я каждый день с тех пор думала о тебе…»

Дамбу, сдерживавшую слова, прорвало, и они полились на бумагу.

— Нам понадобится вьючная лошадь, чтобы везти это послание.

Лотар стоял у нее за плечом, и она вздрогнула, поняв, что исписала мелким почерком с десяток страниц.

— Мне столько нужно рассказать ей… но остальное подождет.

Сантэн сложила листки и запечатала воском из серебряного ящичка, вделанного в крышку бюро; Лотар подержал горящую свечу.

— Странно, — прошептала она. — Я почти забыла, как держать ручку. Это было так давно…

— Вы не рассказали, что с вами было, как вам удалось спастись с тонущего корабля, как удалось выжить, как вы оказались в сотнях миль от побережья, где, должно быть, вышли из моря…

— Не хочу об этом, — быстро ответила она.

На мгновение перед ее мысленным взором возникли маленькие янтарные лица в форме сердца, и Сантэн почувствовала угрызения совести — зачем она покинула их так жестоко.

— Даже думать об этом не хочу. Пожалуйста, больше никогда не касайтесь этой темы, сэр.

Тон ее был удивительно строгим.

— Конечно, миссис Кортни.

Он взял два запечатанных письма.

— Прошу прощения, но сейчас мне нужно отдать их Варку Яну. Он выедет завтра еще до рассвета.

У Лотара застыло лицо, говорил он коротко, отрывисто, обиженный ее отповедью.

Она смотрела, как он идет к костру слуг; слышала голоса, когда он отдавал приказ Варку Яну.

Когда Лотар вернулся в хижину, она сделала вид, что поглощена книгой, надеясь, что он заговорит с ней, но он уселся за бюро и открыл свой дневник. Это был вечерний ритуал — записи в переплетенном в кожу дневнике. Она слушала, как перо скрипит по бумаге, и негодовала — почему он занят чем-то другим, а не ею?

«У нас осталось так мало времени, — думала она, — а он так безрассудно его тратит».

— Что вы пишете? — спросила она.

— Вы знаете, что я пишу. Мы уже говорили с вами об этом, миссис Кортни.

— Вы все описываете в своем дневнике?

— Почти все.

— И обо мне пишете?

Он отложил перо и посмотрел на Сантэн. Она смутилась под прямым взглядом этих спокойных желтых глаз, но не смогла заставить себя извиниться.

— Вы совали нос в вещи, которые вас не касаются, — сказала она.

— Да, — согласился он, и она, чтобы скрыть смущение, спросила:

— Что же написали обо мне в своем знаменитом дневнике?

— А теперь, мадам, чересчур любопытны вы, — ответил он, закрыл дневник, положил его в ящик бюро и встал. — Прошу прощения, но я должен обойти лагерь.

Так Сантэн узнала, что не может обращаться с ним так, как обращалась с отцом или даже с Майклом Кортни. Лотар гордый человек и не позволит ей задевать его достоинство; это мужчина, который всю жизнь боролся за право быть хозяином самому себе.

Он не позволит ей воспользоваться его рыцарственностью по отношению к ней и к маленькому Шасе. Она училась не пытаться подчинять его себе.

Утром следующего дня Сантэн поняла, что не находит себе места из-за его холодности и церемонного обращения, но потом разозлилась. «Такая мелкая размолвка, а он надулся, как капризный ребенок, — говорила она себе. — Что ж, посмотрим, кто будет дуться сильней и дольше».

На второй день ее гнев сменился чувством горестного одиночества. Она тосковала по улыбке Лотара, по удовольствию долгих путаных споров, по его смеху и голосу, когда он пел ей.

Она наблюдала, как вперевалку топает по лагерю Шаса, держась за руку Лотара и вовлекая его в разговор, который понимали только они. Сантэн ужаснулась, осознав, что ревнует Лотара к собственному ребенку.

— Я покормлю Шасу, — холодно сказала она. — Мне пора приступать к своим обязанностям. Вы можете больше не утруждаться, сэр.

— Конечно, миссис Кортни.

Ей захотелось заплакать и попросить прощения. Но ее гордость встала между ними горной грядой.

Весь день Сантэн прислушивалась, ожидая, что услышит топот его лошади. Но слышала только далекие ружейные выстрелы. Лотар вернулся затемно, они с Шасой уже легли. Она лежала в темноте и слушала, как сбрасывают туши антилоп, которых застрелил Лотар, и подвешивают на стойку для разделки.

Лотар допоздна сидел у костра со своими людьми, и до нее долетали взрывы их смеха, когда она пыталась уснуть.

Наконец она услышала, как он прошел в свою хижину; заплескалась вода, — он мылся у входа из ведра; затем заскрипели ремни: он ложился в постель.

Ее разбудили крики Шасы. Сразу поняв, что ему больно, Сантэн спустила ноги с койки и, еще не вполне проснувшись, ощупью поискала его.

В хижине Лотара чиркнула спичка и загорелся фонарь.

— Ш-ш-ш! Тише, малыш!

Она прижала Шасу с груди и встревожилась — таким горячим было его маленькое тело.

— Можно? — спросил от входа Лотар.

— О да.

Он, наклонившись, вошел и поставил фонарь.

— Шаса заболел.

Лотар — взъерошенный спросонок, голый до пояса — взял у нее ребенка.

Он коснулся распухшей щеки Шасы и сунул палец пискуну в рот. Шаса подавился очередным воплем и впился в этот палец, как акула.

— Еще один зуб, — улыбнулся Лотар. — Я нащупал его утром.

Он вернул ей Шасу, и тот протестующе закричал.

— Сейчас вернусь, солдат.

Она слышала, как он роется в аптечке, которая была привинчена к полу его фургона.

Вернулся он с маленькой бутылочкой, и когда раскупорил ее, Сантэн поморщилась, узнав запах гвоздичного масла.

— Сейчас полечим наш гадкий зубик, сейчас полечим. — Лотар помассировал ребенку десны, и Шаса стал сосать его палец. — Вот какой храбрый солдат.

Он положил ребенка на койку, и через несколько минут тот уснул.

Лотар взял фонарь.

— Спокойной ночи, миссис Кортни, — негромко сказал он и направился к выходу.

— Лотар!

Его имя в ее устах удивило обоих.

— Пожалуйста, — прошептала она, — я так долго была одна. Не будь со мной жесток.

Она протянула к нему руки. Он подошел и опустился рядом с ней.

— О Лотар… — Ее голос звучал порывисто и приглушенно, она обняла его за шею. — Люби меня, пожалуйста, люби меня, — умоляла она, и его губы на ее губах были горячи, как в лихорадке, а руки так сильны, что она ахнула, когда дыхание вырвалось из легких.

— Да, я был жесток с тобой, — негромко говорил он, и его голос дрожал, — но только потому, что