продолжал кричать. — Не надо, Шаса. Ты его приманишь.

Сантэн сильно дрожала. От фигуры там, в темноте, исходила страшная, ни с чем не сравнимая угроза, ибо этот зверь был настоящим воплощением зла. Сантэн уже встречалась с ним однажды.

Она прижалась к земле, пытаясь укрыть Шасу своим телом. Тут звук — целый ураган звуков — заполнил ночь, заполнил ее голову и, казалось, саму душу. Она слышала этот звук раньше, но никогда так близко, такой душераздирающий.

— О, матерь Божья! — прошептала Сантэн.

Это был львиный рев, самый страшный звук африканской глуши.

В этот миг луна снова появилась из-за туч, и Сантэн явственно увидела льва. Он стоял в пятидесяти шагах, головой к ней, и был огромен. Грива распушилась и павлиньим хвостом рыжей шерсти окружала массивную плоскую голову. Лев хлестал хвостом, и при этом темный помпон, которым тот заканчивался, щелкал, как метроном. Лев приподнял голову, напружинив мощный корпус, раскрыл пасть, так что стали видны устрашающие клыки, тускло поблескивавшие в лунном свете, словно кинжалы, и снова заревел.

В этом реве словно воплотилась вся жестокость и свирепость Африки. Сантэн читала рассказы охотников и путешественников, но им не удалось подготовить ее к столкновению с действительностью. От этого рева словно сдавило грудь, остановилось сердце, сжались легкие.

Кишечник и мочевой пузырь опорожнились. Сантэн с трудом контролировала себя. Шаса у нее на руках закричал и забился, и этого оказалось достаточно, чтобы вывести Сантэн из оцепенения ужаса.

Лев был стар и изгнан из прайда. Его зубы и когти стерлись, шкура в шрамах почти облысела на плечах. В сражениях с молодыми сильными самцами он потерял глаз: кривой коготь вырвал его из глазницы.

Лев был больной и голодный, под его вытершейся шкурой выпирали ребра, и от голода три дня назад он напал на дикобраза. Десяток длинных, ядовитых, острых игл вонзились в его шею и щеки, и раны уже загноились и нарывали. Лев был стар, слаб и неуверен в себе, его вера в себя исчезла, он боялся человека и людского запаха. Наследственная память и собственный опыт говорили ему, что нужно держаться подальше от этих странных прямоходящих существ. Его рев был выражением испуга и неуверенности. В прошлом, как бы голоден он ни был, он тут же бы исчез, быстро и молча. Даже сейчас его челюстям достало бы силы, чтобы прокусить череп или бедренную кость, и одним ударом мощной лапы он был в состоянии перебить человеку хребет. Однако он не приближался и кружил возле добычи. Может, он был бы смелее, не будь луны; или если бы раньше пробовал человеческую плоть, или если бы меньше болели раны, нанесенные дикобразом; но сейчас он ревел от нерешительности.

Сантэн вскочила. Это движение ей подсказал инстинкт. Она видела, как играл с мышью старый черный кот, живший на конюшне в Морт-Омме, видела, как он реагирует на попытки жертвы убежать. И смутно догадывалась, что если побежит, большая кошка немедленно набросится на нее.

Она закричала и, высоко подняв заостренную палку, бросилась на льва. Тот повернулся и ускакал в траву, пробежал пятьдесят футов, остановился и оглянулся. Он бил себя по бокам хвостом и раздраженно ворчал.

По-прежнему не отводя от него взгляда, одной рукой поддерживая Шасу, в другой сжимая палку, Сантэн попятилась. Оглянулась — ближайшее дерево мопани стояло в стороне от остальных. Ствол прямой и прочный, с развилкой вверху, но он как будто за полмира от того места, где она стоит.

— Нельзя бежать, Шаса, — прошептала она дрожащим голосом. — Медленно, медленно.

Пот затекал ей в глаза, но одновременно она дрожала от холода и ужаса.

Приближаясь к лесу, лев ходил кругами, покачивал опущенной головой с настороженными ушами, и Сантэн видела блеск его единственного глаза, словно сверкало лезвие ножа.

— Мы должны добраться до дерева, Шаса.

Младенец заплакал и забился у нее на бедре. Лев остановился. Сантэн слышала его фырканье.

— Боже, какой он огромный!

Споткнувшись, она едва не упала. С ревом, похожим на гудок паровоза, лев бросился вперед. Сантэн закричала и замахала палкой.

Лев остановился, но на сей раз остался на месте. Он смотрел на нее, угрожающе опустив косматую голову и размахивая длинным хвостом с черным кончиком. Сантэн попятилась, он двинулся вперед, прижимаясь к земле.

— Дерево, Шаса, нужно добраться до дерева!

Лев снова начал кружить, и Сантэн посмотрела на луну. С севера надвигалось новое темное облако.

— Пожалуйста, не закрывай луну! — отчаянно прошептала она.

Теперь она осознала, насколько их жизнь зависит от мягкого, неяркого света, чутьем понимая, что в темноте зверь осмелеет. Сейчас, сужая круги, он приближался по-прежнему осторожно и опасливо, но следил за ней и, возможно, понимал, насколько она беспомощна. До начала смертельного нападения оставалось всего несколько секунд.

Что-то ударило ее сзади, она закричала и едва не упала, а потом поняла, что спиной наткнулась на ствол дерева мопани. Она вцепилась в дерево, чтобы не упасть: облегчение было так велико, что ноги ее не держали.

Дрожа так, что едва не уронила сумку, она сняла ее с плеча и выложила яйца-бутылки с водой, потом посадила в сумку ребенка, так что торчала только его голова, и повесила на спину. Шаса побагровел и отчаянно кричал.

— Тише, пожалуйста, тише…

Она сунула палку за пояс, как меч. А потом подпрыгнула, ухватилась за первую крепкую ветку над головой и начала карабкаться по шершавому стволу, упираясь в него босыми ногами. Она бы никогда не поверила, что такое возможно, однако отчаяние придавало ей сил. Подтянувшись, Сантэн вползла на ветку.

Но пока что они оказались всего в пяти футах над землей, а лев снова устрашающе зарычал и коротким прыжком достиг дерева. Сантэн, качаясь на нижней ветке, ухватилась за другую, затем за третью и четвертую. Жесткая кора обдирала ей пальцы. Когда она, наконец, взгромоздилась на большой сук в тридцати футах над землей, руки и колени у нее кровоточили.

Запах крови привел голодного зверя в бешенство. Лев заревел и стал кружить под деревом, ненадолго остановившись лишь затем, чтобы обнюхать выброшенные страусовые яйца, и заревел снова.

— Мы в безопасности, Шаса.

Сантэн всхлипывала от облегчения, сидя с ребенком на руках на высокой развилке и глядя вниз сквозь листья и ветки на широкую, мускулистую спину старого льва. Она заметила, что теперь видит отчетливее: на востоке брезжил рассвет. Теперь она хорошо видела, что большая кошка ярко-рыжая и, в отличие от рисунков, которые она видела в книгах, грива у льва не черная, а тоже рыжая.

«О’ва называл их рыжими дьяволами, — вспомнила она, прижимая к себе Шасу и стараясь прекратить его возмущенные вопли. — Скорее бы рассвет».

Она с тревогой посмотрела на восток и увидела, что в великолепии красок, от цвета расплавленной меди до пунцово-красного, приближается заря.

— Скоро день, Шаса, — сказала она ему. — Тогда зверь уйдет…

Внизу лев встал у ствола на задние лапы и уставился на нее.

«Один глаз, у него всего один глаз».

Черная глазница в шрамах почему-то делала второй глаз, сверкающий, желтый, еще более страшным, и Сантэн затрясло.

Лев когтями драл дерево и ревел. Он отдирал от ствола длинные полосы коры, оставляя влажные, сочащиеся раны.

— Уходи! — закричала Сантэн. Лев присел, подпрыгнул и всеми четырьмя лапами вцепился в ствол.

— Нет! Уходи!

Майкл рассказывал (и она читала у Левайе), что львы не лазают по деревьям, но этот лез — и добрался до большой ветки в десяти футах от земли; здесь он обрел равновесие и застыл, глядя на