— В порядочном обществе не принято менять духи. Настоящая леди верна одному запаху.

— Откуда вы это выкопали?

— Это всем известно. Старое французское правило.

— Мы не во Франции.

— Тогда почему вы пользуетесь французскими духами?

— Они самые лучшие.

— Бесспорно, но если вы следуете одному правилу, надо следовать и всем остальным.

— Скажите на милость, Ли Андерсон, где вы этого набрались?

— Плоды просвещения, — усмехнулся я.

— Какой колледж вы закончили?

— Ни один из тех, что вы знаете.

— То есть?

— Перед тем как вернуться в США, я учился в Англии и в Ирландии.

— Почему вы работаете на такой работе? Вы могли бы зарабатывать больше.

— Я зарабатываю достаточно, чтобы делать то, что хочу, — сказал я.

— Расскажите о вашей семье.

— У меня было два брата…

— И?

— Младший умер. Несчастный случай.

— А другой?

— Другой жив. Сейчас он в Нью-Йорке.

— Мне хотелось бы с ним познакомиться, — сказала она.

— Я предпочел бы, чтобы вы его не знали, — сказал я.

Казалось, она оставила свою резкость, выказанную у Декстера и у Джики, и забыла, что я с ней тогда делал.

Я представил себе это.

Но я ошибся, полагая, что она все забыла.

— Забавные у вас друзья, — сказала она, без всякой связи переходя к другой теме.

Мы продолжали танцевать. Мелодии следовали почти без перерыва, и это помогло мне избежать ответа.

— Что вы сделали с Джин в тот раз? — сказала она. — Ее словно подменили.

— Ничего я с ней не делал. Только помог ей протрезветь. Есть известный способ.

— Похоже, вы рассказываете мне сказки. С вами хорошему не научишься.

— Я чист, как младенец, — заверил я.

Была ее очередь не отвечать, и на несколько минут она полностью погрузилась в танец. Она затихла в моих руках и, казалось, ни о чем не думала.

— Хотела бы я быть там с вами, — заключила она вдруг.

— Я тоже сожалею об этом, — сказал я. — Вы были бы теперь спокойны.

От одной этой мысли кровь бросилась мне в затылок. Взять их обеих и покончить с ними разом, после того как я им скажу… Нет, это невозможно…

— Мне кажется, что вы говорите не то, что думаете.

— Я не знаю, что мне еще сказать, чтобы вы поверили, что именно это я и думаю.

Она энергично запротестовала, назвала меня педантом и обвинила в том, что я говорю, как австрийский психиатр. Все это было несколько утомительно.

— Я хочу понять, — пояснил я, — в какие моменты вам кажется, что я говорю правду?

— Мне больше нравится, когда вы ничего не говорите.

— И когда я не делаю ничего тоже?

Я прижал ее немного сильнее. Она поняла, конечно, на что я намекаю, и опустила глаза. Но я не собирался отстать от нее так просто. Впрочем, она сказала:

— Смотря по тому, что вы делаете.

— Вы не одобряете все, что я делаю?

— Нет ничего интересного, если вы делаете это со всеми подряд.

Я почувствовал, что потихоньку продвигаюсь. Она почти созрела. Еще несколько усилий. Мне хотелось знать, насколько она действительно готова.

— Вы говорите загадками, — сказал я. — О чем это вы?

На этот раз она опустила голову, а не только глаза. Она была намного ниже меня. К волосам у нее была приколота большая белая гвоздика. Она все же ответила:

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. О том, что вы делали со мной в тот день, на диване.

— И что дальше?

— Вы делаете это со всеми женщинами, с которыми встречаетесь?

Я расхохотался, и она сжала мои руки.

— Не смейтесь надо мной, я вовсе не идиотка.

— Конечно, нет.

— Отвечайте на мой вопрос.

— Нет, — сказал я. — Я делаю это не со всеми женщинами. Если откровенно, то очень мало найдется женщин, с которыми мне захотелось бы это сделать.

— Опять вы мне рассказываете сказки. Я же видела, что вытворяли ваши друзья.

— Это не друзья, а приятели.

— Не придирайтесь к словам, — сказала она. — Значит, вы делаете это с вашими приятельницами?

— Вы думаете, что может возникнуть желание заниматься этим с подобными девицами?

— Я думаю, — прошептала она, — бывают минуты, когда можно пойти на многое — и с разными людьми.

Я решил воспользоваться этой фразой, чтобы покрепче обнять ее. Одновременно я попытался погладить ее грудь. Я взялся за это слишком рано. Она высвободилась мягко, но решительно.

— Вы же знаете, в тот день я была пьяна, — сказала она.

— Я не заметил, — ответил я.

— О!.. Неужели вы полагаете, что я позволила бы сделать это со мной, если бы не была пьяна?

— Конечно.

Она снова опустила голову, затем подняла, чтобы сказать:

— Вы ведь не думаете, что я стала бы танцевать с первым встречным?

— Я и есть первый встречный.

— Вы отлично знаете, что это не так.

Редко мне доводилось поддерживать такой изнурительный разговор. Эта девчонка, как угорь, выскальзывала между пальцев. Она то, казалось, готова была идти до конца, то артачилась при малейшем прикосновении. Тем не менее я продолжал.

— Что же во мне особенного?

— Я не знаю. Вы привлекательны физически, но тут что-то другое. Вот ваш голос, например.

— Ну-ну?

— Это не совсем обычный голос.

Я снова от души рассмеялся.

— Да-да, — настаивала она. — Ваш голос более глубокий… и более… Я не знаю, как сказать… более сбалансированный…

— Это просто от привычки играть и петь под гитару.

— Нет, — сказала она. — Я не слышала, чтобы певцы и гитаристы пели, как вы. Нет, постойте. Я слышала голоса, которые напоминают ваш, да… это там… на Гаити. Черные.

— Вы делаете мне комплимент, — сказал я. — Это лучшие музыканты, каких только можно найти.

— Не говорите ерунду!

— Вся американская музыка вышла оттуда, — не отступался я.