не работал.

В первые дни войны никакой паники дома не было. Родители не сомневались, что все это ненадолго. Но вскоре стали летать немецкие самолеты. Начались бомбежки, воздушные тревоги, бомбоубежища. Становилось страшно.

Помню день, когда мы пошли на вокзал. На меня надели новую шубку, в руку дали сумочку с продуктами. Мама несла зимнее одеяло. Папе привязали к груди Юлю, сам он еще опирался на костыль.

По маминым рассказам, уходили мы 6 июля. Квартиру замкнули, ключ папа положил в карман — мы собирались быстро вернуться.

На вокзале было очень много людей, они сидели на мешках, чемоданах. Стоял крик, шум. Все ждали эшелонов. Так мы просидели два дня. Спали прямо на земле. Подходили составы, давка была страшная. Крик и сейчас звенит в ушах.

Я не помню, как мы очутились в теплушке на нижних нарах. В вагоне было полно народу, сесть негде было, и некоторые стояли. Многие плакали. Ехали очень медленно. За городом поезд остановился, люди вышли из теплушек подышать свежим воздухом. Пока стояли, я нарвала букетик ромашек и воткнула его за скобу теплушки.

По дороге нас бомбили. Во время одной из бомбежек осколок попал мне в ногу, шрам от него и сейчас есть.

Под Бычихой (станция в 54 километрах от Витебска. — Авт.) налетели немецкие самолеты, поезд остановился. Все бросились из вагонов, кто ложился у насыпи, кто-то бежал к кустарнику. Мама все время говорила, чтобы мы были вместе, если убьет, так всех. А я убегала. Мне казалось, если я лягу с ними нас обязательно убьют. После одной бомбежки все поле было усеяно телами. Стоны, крики, женщина бегала среди тел и кричала: «Лева! Лева!». Так она и осталась на поле.

Слышу гудок. Поняла: поезд тронулся. Я успела подбежать к последней теплушке. Дверь была открыта. Молодой парень спрыгнул, подхватил меня, вбросил в вагон и сам вскочил обратно. А там — полно людей, лежит мужчина с оторванной ногой, кровь, ужас.

На первой же остановке я побежала искать свой вагон. Узнала его только по букетику, который так и торчал за скобой.

Наступила ночь, и поезд остановился. Трое мужчин откатили дверь теплушки, и кто-то тихо сказал, что немцы уже впереди и поезд дальше не пойдет. Наша семья и еще одна пошли вдоль железной дороги. Когда рассвело, спрятались в лесу. Было видно поле, железная дорога. Я видела, как шли немецкие танки.

У нас не было хлеба, воды. Особенно страдала Юля. Я пила из болота, а она не могла.

Мы зашли в деревню, нам дали хлеба, попить и кусок сала. А в другой деревне нас не пустили в дом, хозяйка закричала: «Идите, идите отсюда, а то налетят немецкие самолеты и будут нас бомбить!».

Вдруг на дороге появилась полуторка с красноармейцами. Они нас взяли. Папа потом говорил, что мы проехали с ними километров сто. Военные посадили нас в товарный поезд, и мы доехали до Мурома. Там на окнах домов не было белых полосок — значит, подумала я, здесь не бомбят.

Оттуда нас направили в Казахстан. Хозяйка дома, в котором мы остановились, жила одна, но нас пустила только в сени. Папа из досок и кирпичей соорудил тахту. На ней мы спали вчетвером. Из-за болезни легких отец был белобилетником — так называли тех, кого не брали в армию. Но вскоре его взяли в трудовую армию и отправили в Новосибирск.

Мама работала на кожзаводе, шила портупеи и седла для коней. Руки были в кровавых мозолях, а за месяц зарабатывала столько, сколько стоила буханка хлеба на базаре.

Мы голодали три года. Мама приносила домой свою пайку хлеба и суп, который ей давали, а мы с Юлей получали хлеба по 200 граммов. Юля ходила в детский садик со своим кусочком хлеба, который лежал в мешочке. Мешочек висел у нее на шее. Она была такая истощенная и слабая, что у нее этот хлеб отбирали дети постарше. Помню ее огромную голову и тоненькие ножки. Мама начала опухать, уже не могла работать.

Я спасала маму и сестричку. Ночью разбирала частокол из прутьев и топила печь. Ходила по убранным огородам и собирала кочерыжки от срезанной капусты, оставшуюся мерзлую картошку, морковь. А еще я забиралась к хозяйке. У меня стоял большой сундук, в котором хранилась мука. Я набирала небольшую мисочку и быстрее обратно, чтобы никто не увидел. Но хозяйка заметила, что я беру муку, и все спрятала. А учительница Зоя Ивановна, очень красивая и нарядная, читала мне нотацию, что воровать нельзя. Я ее слушала и думал и что мы умираем от голода…

Мама часто говорила: «Давайте истопим печку и закроем вьюшку (задвижка в печной трубе для прекращения тяги воздуха. — Авт.), и кончатся наши мученья…». Но я забирала сестричку и убегала к соседям.

Однажды, когда я собиралась идти в магазин попросить хлеба на послезавтра, увидела в дверях отца. Позже узнала что в Новосибирске у него обострился туберкулез. Отец был хорошим конструктором, его отправили в Узбекистан на рудник Меликса строить канатно-подвесную дорогу. Он приехал за нами, привез продукты.

…Рудник находился в горах. Мы жили в ауле Брич-Мула, были там и другие эвакуированные семьи. Война шла к концу и мама стала говорить: «Поедем на Родину». К тому же, нас трясла малярия, а у отца стало плохо с сердцем…

День Победы мы встретили в Перово под Москвой».

Оказался на оккупированной территории и Захар Михайлович (Залман Менделевич) Бумагин. В июне 1941 года он окончил Витебский пединститут. «Сразу же нас, выпускников, вызвали в военкомат и переписали. Сказали, что временно выезд из города нам запрещен. Мы этому не удивились, потому что думали: в любое время нас могут вызвать.

Когда через неделю из города стали выезжать разные службы, я понял, что город вот-вот будет сдан, и решил поехать к родным в Яновичи, что-то предпринять на случай их эвакуации. Не считая пожилого отца, я был старшим в доме. Кроме меня было еще два брата. Мама умерла за два года до войны.

Мы с соседями стали думать, что делать дальше. Решили собирать повозки, лошадей и эвакуироваться. 10 июля двинулись в путь. Так началось наше путешествие, которое продолжалось целый месяц. Двигались в основном по ночам, а днем прятались от налетов авиации. Добрались до городка Белое. Вдруг на подходе к городу впереди стали кричать: «Немцы!». Оказывается, немцы опередили нас. Они преградили дорогу и стали кричать: «Цурюк! Нах хаузе!» («Обратно! Домой!»). Было очень много беженцев на дороге, и все стали поворачивать обратно».

Захар Михайлович вернулся домой в Яновичи. В первый же день был схвачен немцами. Вместе с другими яновичскими евреями работал на строительстве дороги. Через несколько дней бежал. Скрывался в семье Любы Жуковой, с которой учился в школе. Но отсиживаться там не собирался. С помощью Зины Кузьминой, двоюродной сестры Любы, в августе 1941 года добрался до партизанского отряда Батьки Миная — Миная Филипповича Шмырева. Участвовал во многих боевых операциях. В конце ноября 1941 года группу партизан, в составе которой был З. М. Бумагин, отправили через линию фронта в действующую армию.

Воевал минометчиком сначала на Калининском, затем на Западном фронтах. Освобождал Закарпатье, Польшу, Чехословакию. Был дважды ранен. Демобилизовался в конце 1945 года. Вернулся в Витебск и до выхода на пенсию работал завучем, преподавал математику и астрономию в 20-й школе.

Семья Могильницких жила в Витебске по улице Городокской. Глава семьи Рувим Могильницкий умер еще до войны. Жена осталась с двумя детьми. Старшему Яше было тринадцать лет, девочке — семь.

«Когда началась эвакуация и пошли беженцы, — рассказывал Яков Рувимович Могильницкий, — мы тоже решили уйти из Витебска. Но куда? Наша соседка, у нее было трое маленьких детей, сказала: «Пошли к моей сестре в Шумилино. Денег у нас нет, золота — тоже. Немцы бедных евреев трогать не будут. Да кроме того, местечко — не город. Туда они могут и не прийти».

Я нашел бесхозную лошадь с телегой. Мы погрузили свои узлы и поехали в Шумилино. Только выехали, увидели немцев. Они шли на восток, а мы шли на запад, им в тыл. Когда рядом остановился