сообщать о нацистских преследованиях евреев. Наши газеты писали о Германии или хорошо, или ничего. И люди, далекие от политики, еще больше утверждались в мысли, что немцы — нация культурная и воевать с мирным населением они не станут.

Между тем политикам, государственным деятелям были хорошо известны слова Гитлера, сказанные в разговоре с министром иностранных дел Чехословакии 21 января 1939 года: «Мы уничтожим евреев. Им не удастся укрыться… День расчета настал».

Неделей позже — об этом же: «…результатом ее (войны — авт.) явится… уничтожение еврейской расы в Европе»[7]. И сказано это было уже не в дни «пивного путча» 8–9 ноября 1923 года в Мюнхене, и не в беседе один на один с дипломатом, а во время выступления в рейхстаге (германский парламент) в 1939 году. Речь была приурочена к шестой годовщине со дня прихода нацистов к власти.

Знало советское правительство и о зверском обращении оккупантов с населением захваченных Германией стран Европы. Но только после вторжения вермахта в пределы СССР на страницах советской периодической печати стали появляться сообщения о зверствах и расправах, которые учиняли гитлеровцы над мирным еврейским населением.

В эти дни газета «Вiцебскi рабочы» опубликовала статью С. Борисова «О новом порядке», установленном нацистами в оккупированной Польше. Значительную ее часть автор посвятил рассказу о положении евреев, оказавшихся в руках нацистов:

«…Еврейское население, — писал автор, — поставлено буквально вне закона. В городах все евреи согнаны в специальные кварталы — гетто[8], огражденные колючей проволокой. В гетто Варшавы заключено 500 тысяч человек, в Лодзи в еврейское гетто загнано 250 тысяч человек. Люди тут не имеют права появляться на улицах после 5 часов дня. Евреи с 10 лет обязаны носить на своей одежде особый знак — большую желтую или зеленую звезду. Для жителей гетто сделаны специальные деньги — мелкие монеты из дерева. Еврей не имеет права входить в трамвай общественного пользования. Каждый еврей обязан отрабатывать без всякой оплаты 2 года в трудовом лагере. Своеволие, чинимое германскими фашистами, не поддается описанию. В Домброве была подожжена синагога, переполненная молящимися. Тех, кто пытался спастись, расстреливали. В Калише фашисты убили 22 поляка и украинца, потом трупы сложили на телегу, запрягли в нее несколько евреев и заставили их возить телегу по городу. В деревне Грабек Петраковского района немецкий солдат застрелил десятилетнего мальчика, который показал ему язык. Когда родители, братья и сестры высказали свое возмущение, они также были расстреляны.

Широкие массы польского и украинского населения глубоко ненавидят фашистских угнетателей и палачей. В некоторых районах партизанские отряды ведут героическую войну против оккупантов».

Трудно сегодня сказать, какое впечатление произвела эта статья на читателей. Помогла ли она хотя бы кому-нибудь представить себе, какую угрозу людям несет фашистская оккупация. Кстати, сами немцы — от солдат до офицеров вермахта — говорили потом, что были удивлены почти полному незнанию советских евреев о жестоком преследовании нацистами еврейского населения. Откуда же они могли знать, если советская печать упорно молчала об этом?

Советское правительство знало об этом и тоже молчало. Не месяц, не два, а более полутора лет после начала Второй мировой войны. Знало оно и о том, что со дня на день Гитлер нападет на Советский Союз.

Лев Исаакович Юдовин пишет в своих воспоминаниях: «В середине марта (1941 года. — Авт.) все начальники служб полка получили приказ приступить к составлению мобилизационных планов на случай войны. Для этой цели каждому начальнику, и мне в том числе, предстояло изучить специальную инструкцию, согласно которой следовало составить мобилизационный план, сокращенно — мобплан. И все, кого это касалось, приходили утром в спецчасть, и там каждый работал за отдельным столом в течение 5 дней. Работали напряженно. Мы были уверены в том, что работу выполнили, как положено. Но не тут-то было. Когда через некоторое время прибыла специальная комиссия из военного округа проверить наши мобпланы, их все забраковали. Члены названной комиссии созвали всех авторов мобпланов и объяснили, почему они их не принимают. Нам всем приказали немедленно все переделать заново, учитывая все данные замечания. Это было уже в последних числах апреля 1941 года. Всем начальникам служб полка пришлось снова приходить в спецчасть с 8 часов утра до 22 часов вечера. Отпускали нас лишь на один час на обед. Так мы работали и в майские праздники… К концу дня 2 мая работу закончили, и нам разрешили идти домой. Вскоре наши мобпланы были проверены, и высшее начальство их одобрило».

Была еще одна причина, по которой люди не спешили эвакуироваться. В предвоенные годы очень популярной была песня, в которой утверждалось:

Или, например, в «Песне танкистов»:

Об этом же писали газеты, говорили с высоких трибун, повторяли в многочисленных радиопередачах. Так была создана легенда о непобедимости Красной Армии. Самое удивительное, что в нее поверили даже те, кто по долгу службы был обязан знать истинное положение дел.

В доме родителей одного из авторов этой книги накануне войны квартировали командиры Красной Армии. В первый день, когда объявили войну, они успокаивали хозяев: «За неделю немцев отбросят, и война будет на их территории. Живите спокойно». Люди искренне верили в это и оказались в плену собственных иллюзий, пребывая в них даже тогда, когда фронт уже приближался к Витебску.

Многие жители не отважились на эвакуацию — ехать в неизвестность, в никуда. Люди боялись остаться без средств к существованию. Конечно, было жалко бросить добро, нажитое годами, оставить кастрюли, подушки, буфеты. Это сейчас, спустя десятилетия, мы можем спокойно рассуждать об этом. А ведь из этих самых кастрюль, подушек, буфетов, домов, с трудом приобретенных, и состояла жизнь людей.

После одного из авианалетов к Сарре Манулькиной пришел знакомый беженец[9] из Польши и сказал:

— Соня, бери девочку и уезжай, куда хочешь. Немец придет и всех порежет. Я уезжаю.

— Как это уйти? Как это — взять ребенка, а все добро бросить и уйти?

И она осталась.

Уходя на восток, люди верили, что через неделю-другую фашистов прогонят и они вернутся в Витебск. Лия Папкова, вспоминая о тех днях, рассказала такую историю. «С собой взяли самое необходимое. Смену белья, полотенце, мыло. Как будто уезжали на выходные дни за город. Вещи, которые представляли какую-то ценность — ковер, велосипед, посуду — спрятали в подвале, где обычно хранилась картошка. Я хотела одеть в дорогу хромовые сапожки, но отец сказал: «Заверни их и положи в подвал, а то в сентябре не в чем будет в школу идти». Я так и сделала. И ушла из дому в парусиновых тапочках. Мы были