Но ожидал и меня опасный жизненный поворот. Видимо, от длительного творческого перенапряжения я в октябре 1982 года перенес тяжелый инфаркт. Сказалась и длительная травля местных графоманов, поощряемая известной агентурой из крайкома КПСС. Дело в этом смысле дошло до того, что многоуважаемое бюро писательской организации, пользуясь моей болезнью, никак не отметило в печати мое 60–летие в 1983 году, а заготовленные в бюро пропаганды художественной литературы юбилейные буклеты «А. Знаменскому — 60» оказались не разосланными по издательствам и организациям и… лежат кипой у меня до сих пор… Таковы нравы и такова, как говорится, жизнь «известного писателя».
Так или иначе, но выздоровление мое сильно затянулось, преследовали гипертонические кризы, и только в 1984 году я, с помощью жены — спутницы, смог снова выбраться на отдых в Москву и попутно в издательство «Молодая гвардия».
Секретарь комиссии (конкурса) был на месте, встретил радушно и, усадив за отдельный столик, дал папочку с рецензиями на «Красные дни». Там было три отзыва: профессора — историка Н. Н. Яковлева, писателя (бывшего секретаря Шолохова) Ф. Ф. Шахмагонова и еще одного доцента МГУ, фамилии которого теперь уже не помню.
Мы с женой бегло просматривали одну рецензию за другой и глазам своим не верили: никогда ни на одну из моих книг (а их было уже около двух десятков) не было столь высоких, прямо сказать, блестящих и притом единодушных отзывов, как на этот раз. Бог, что ли, смилостивился к немощному от болезни автору, но рецензенты будто соревновались в высоких оценках.
Ф. Ф. Шахмагонов:
Н. Н. Яковлев:
Пока мы читали и третью рецензию примерно такого же содержания, Дмитрия 3. зачем?то вызвал к себе заведующий редакцией. Отсутствовал он долго, а когда возвратился, то на нем, как говорится, лица не было. Он как?то потерянно махнул рукой и положил передо мной форменную бумагу с грифом издательства. Потом отошел к фортке и закурил нервно.
В официальном ответе на мое имя говорилось:
Я вопросительно посмотрел на Дмитрия 3.:
— Что случилось?
— Кто?то доглядел, видимо… Тут ведь — тройной контроль…
— Почему же нельзя дать копии рецензий? — почти остолбенел я.
— Сказал: надо сделать такой вид, что этой рукописи у нас, мол, вообще не было…
— Но — хоть ксерокопии… можно снять?
— Не могу. Запрет. Выгонят с работы.
Жена положила тяжелую рукопись в сумку, мы стали собираться.
— Посоветуй хоть, как мне их заполучить? — кивнул я на тонкую папочку с рецензиями.
— Лучше всего обратиться к рецензентам лично. Я дам телефоны. Николая Николаевича вряд ли застанешь, он больше на работе. А Федор Федорович всегда дома…
«Конечно, частные рецензии — не чета официальным копиям солидного московского издательства, но все же… Можно попробовать», — успокаивал я себя, записывая телефоны.
Жена дала мне таблетку валидола.
Все это написано для «молодых» (сорокалетних) писателей, считающих, что их время пришло, а всех стариков — конформистов, мол, пора сбросить с литературного корабля кверху тормашками… Поскольку, они, мол, «сами себя загнали в резервацию…».
Конечно, смена поколений неизбежна, тут спору быть не может, но — к чему «базаровские» модификации, к чему бунт на корабле, когда корабль не только тонет при большом крене, но, возможно, уже утонул?
Во — первых, ложен тезис насчет «загона в резервацию».
Нет, все русские люди, в том числе, конечно, и писатели, родились в резервации, не подозревая об этом. Даже — в смертельном ГЕТТО коллективизаций и концлагерей. А духовная?то «резервация» русских в России приключилась давненько, чуть ли не со времен Петра Велико — проклятого, при котором, говорят, население Руси сократилось ровно наполовину… Потом было дворянство, разговаривающее на французском, а крепостных актеров и драматургов меняли на собак… Потом были какие?то реформы, Россия стала подниматься в мире, как исполин, и тогда ВНЕШНИЕ силы устроили у нас кровавую баню 1917–1921 годов, отголоски которой слышим мы до сих пор.
Но прорыв в духовной блокаде, пролом стены в той резервации был безусловно, и его совершили в культуре бывшие фронтовики, вернувшиеся домой под знаменами Великой Победы. Их трудно было прищучить и загнать обратно в хлев, с ними заигрывали, цацкались.
Их слабый, разрозненный порыв укрепил в значительной мере Генералиссимус своим знаменитым тостом: «За великий русский народ!». Но эта борьба с «правящей закулисой» была долгой, трудной и жестокой, со множеством жертв, которые трудно перечислить.
Да и много ль мы достигли на нашем литературном фланге?
Тесная, безгонорарная площадка «Литературной России», два — три журнала в Москве и — ни
