Здание суда было переполнено: всем хотелось взглянуть на человека, три месяца державшего в ужасе всю Сатию.
Эллина с трудом пробралась сквозь толпу и подошла к одному из приставов, чтобы узнать, где найти секретаря судебного заседания.
- Я свидетельница, - пояснила она.
Мужчина взглянул на бумагу из Следственного управления, проверил её на наличие водяных знаков и подлинность печати, после чего провёл гоэту в специальную комнату, где уже сидела полдюжины человек.
- Вас вызовут, - коротко пояснил пристав и удалился.
Странно, раньше в подобных случаях надлежало отметиться у секретаря, но, видимо, Эллину априори внесли в списки участвующих в заседании.
Гоэта огляделась. Она узнала одну из свидетельниц - помощницу мэтра Варрона. Госпожана Бран плакала, то и дело утирая слёзы.
- Что случилось? - гоэта участливо взглянула на неё и подсела ближе.
К сожалению, в здание суда запрещалось проносить любые вещи, кроме кошелька, носового платка, документов и очков, поэтому сумка с лекарствами осталась дома. А там было и что-то успокаивающее...
- Я вас помню, - неожиданно окрысилась госпожа Бран, демонстративно отодвинувшись. - Это после вашего визита мэтр Варрон сбежал. А теперь его судят!
Она произнесла фразу таким тоном, будто гоэта лично подписала приговор незадачливому врачу.
- Судят? - удивилась Эллина. - За что? Он ведь не убийца.
- За связь с тёмными и аборты.
Гоэта понимающе кивнула и промолчала.
Закон предусматривал суровое наказание за подобные вещи. И лучше бы мэтр Варрон прерывал беременность сам, чем словом обмолвился с тёмным магом! Эллина на собственной шкуре испытала когда- то всю прелесть ответственности за подобное общение.
Кое-как разговорив госпожу Бран, гоэта выяснила, что врач станет 'вторым' блюдом для судьи. Свод законов сулил ему от восьми до десяти лет за решёткой. А ведь был ещё побег - отягчающее обстоятельство...
Пока свидетели терпеливо дожидались звёздного часа, в зале заседаний жизнь текла своим чередом.
Зрители заполнили все свободные места, забились даже на галёрку, откуда за процессом обычно наблюдали служащие. Но в этот раз судебные приставы, писцы и прочая братия неплохо заработали на продаже права хоть издали взглянуть на 'зеркального душегуба' - Матео Цинглина Хаатера.
Обвиняемый полусидел-полулежал в клетке, скованный по рукам и ногам. Оборванный, небритый, он исподлобья смотрел на конвоиров.
Сейчас Хаатеру стало немного лучше: первые заседания он лежал, не в силах пошевелиться. А теперь мог двигаться и разговаривать.
Судью, впрочем, физическое состояние обвиняемого не волновало: от того требовалось всего лишь не умереть раньше времени.
Чтобы не упасть, Хаатер держался руками за прутья, но пальцы временами разжимались, и он сползал на лавку.
Взгляд потух; периодически обвиняемого сотрясал приступ кашля: в одиночной камере было сыро. И темно, поэтому яркий дневной и свечной свет резал глаза.
Его привезли в той же одежде, в которой задержали - грязной, со следами крови: правила судебного распорядка запрещали носить арестантскою робу не осуждённым.
Нанесённая Брагоньером на кладбище рана никак не заживала: сказывались пытки. Однако, вопреки сложившемуся убеждению о дурном отношении к узникам, Хаатера регулярно сматривал врач и даже делал перевязки. А всяческие истязания закончились сразу после чистосердечного признания.
На прошлом заседании Хаатер сполна испил горечь предательства. Он смотрел на господина Диюна и не мог понять, как этот недоумок, марионетка, смел лгать. Ничтожество!
Хаатер всегда презрительно относился к 'ученику', выбрав его из прочих за полное отсутствие ума. Такому легко внушить нужную мысль, которую он воспримет, как свою. Так и случилось: Диюн с радостью подставился под удар, возомнив себя великим проповедником Сораты. Ему, а не Хаатеру, надлежало умереть - подобные люди, по мнению убийцы, тоже были не достойны жить. Напыщенные пустозвоны, чванливые, переполненные собственной значимостью мыльные пузыри, которыми может манипулировать любой мальчишка.
Каждый раз уходя от Диюна, Хаатер испытывал чувство гадливости. Почти такой же, при виде своих жертв. Дураков он считал ошибкой богов.
А теперь этот гадёныш вместо благодарности за то, что его разума коснулась крупица истины, откровенно лжесвидетельствовал.
Пару раз Хаатер не выдержал и назвал его мразью. Но Диюн и тут сделал вид, будто это сказано не ему, а кому-то третьему, о чём тут же поспешил сообщить судье:
- Не обращайте внимания, ваша честь, господина Хаатера в заблуждение ввели. Оболгал меня кто- то, вот он и ругается. А так мы друзья, а друзья иногда друг дружку треплют. Цинглин, я не сержусь, понимаю, что вы шутите. А знает ли ваша честь, что Цинглин на самом деле вовсе не Хаатер и очень уважаемый человек?
Господин Диюн разболтал всё: и что видел, и что не видел. Казалось, ему без разницы, что говорить, лишь бы говорить и остаться 'белым и пушистым'.
Писарь устал записывать бесконечный поток слов о Хаатере, жизни свидетеля, его соседях и даже государственном устройстве, на огрехи в управлении которым, пользуясь случаем, поспешил указать Диюн. В частности, его беспокоила стража и Следственное управление, которое якобы легко обмануть. И он, господин Диюн, готов был поделиться знанием с другими и дать совет, как всё исправить.
Судья несколько раз прерывал его, делал замечания, но это не останавливало свидетеля. Вконец обнаглев, он стал заигрывать с женщиной-защитницей, пытавшейся указать на противоречия в его показаниях, утверждая, что она вовсе не такая злючка, какой хочет казаться. В итоге Диюна удалили из зала к вящей радости всех присутствующих.
А за дверьми суда господина Диюна ожидала вовсе не свобода, а тюремный экипаж. Его разочарованию в мире не было предела, но солдат почему-то не интересовали вселенская несправедливость и следственные ошибки.
Сегодня показания должны были давать самые главные свидетели. Двоих из них доставили на носилках: ни мэтр Варрон, ни Анабель Меда не успели оправиться от ран.
Угрюмый Хаатер понимал, что приговор давно вынесен. Об этом ему напоминал и взгляд обвинителя - Ольера ли Брагоньера. Тот редко удостаивал обвиняемого своим вниманием, но изредка одаривал победоносной усмешкой, едва проскальзывавшей в глубине холодных глаз.
Брагоньер бесстрастно допрашивал свидетелей, передавал судье результаты экспертиз, аргументировано разбивал в пух и прах доводы защиты. Он будто играл в шахматы и сегодня намеревался поставить шах чёрному королю. Мат - это уже чтение приговора.
Показания бледного мэтра Варрона вызвали шёпоток в зале. Если до этого улики были косвенными, то здесь речь шла о доказанном покушении на убийство.
Выслушав свидетеля, судья монотонно объявил о заключении того под стражу по обвинению по трём статьям Свода законов королевства Тордехеш. Пилюлю подсластило обещание зачесть сотрудничество мэтра Варрона со следствием.
Дававшая показания до работодателя госпожа Бран, не пожелавшая покинуть зал, всхлипнула и
