окрашены черным; другие были серыми или белыми, в зависимости от того, на каком расстоянии они находились от источника инфекции. Внутри книги эта диаграмма появлялась снова, на этот раз вместе с небольшой таблицей, показывающей цифры ежегодной смертности, включая самые высокие показатели в округах, ближе всего расположенных к Бонди, и краткой подписью: «Эта карта говорит сама за себя».

Старый лес Бонди казался жалким в сравнении с современным, который убивал парижан тысячами. «Чистильщики канализационных водостоков, живодеры и промышленные рабочие наводнили Париж и богатеют за его счет». А кем были те смертоносные паразиты, которые жили в губительной для здоровья местности в проржавевших, разрушенных домах, где нормальные люди чувствовали позывы к рвоте, как только делали вдох? Кто-нибудь видел их документы? Согласно этой книге, незарегистрированные рабочие, которые жили за счет городских отбросов, были «мигрантами-иностранцами, главным образом немцами и люксембуржцами сомнительного происхождения»… Было не ясно, то ли угроза Парижу исходит от его собственных нечистот, то ли от чужестранцев, которые их перерабатывали.

В 1911 г., бросив вызов зловонию, один этнолог решил посмотреть, что осталось от старого образа жизни. Он отправился в лес Бонди в годовщину рождения Девы Марии. Там, между деревнями Клиши и Монфермей, он обнаружил паломников, которые по-прежнему стекались к небольшой часовенке Нотр-Дам- дез-Анж. Но древние традиции были заражены – или так показалось этнологу – тем, что он принял за современный мир. Нигде не бросалась в глаза простая набожность средневековых крестьян. Тошнотворный запах жареной пищи висел над деревянными лачугами, в которых разместились паломники, а многих верующих вдохновляло явно что-то другое, но не религиозное усердие: «Можно быть совершенно уверенным в том, что для большинства из тысяч людей, которые посещают часовню, вода чудодейственного источника не является главным источником питья». Сама часовня недавно была ограблена, что, по- видимому, доказывало, что ничего святого уже не осталось.

Несмотря на разрастание огромного соседа, изменения на северо-восточные холмы пришли медленно. По мере того как вредоносные запахи уступали современным технологиям, все большие части леса стали делиться на участки и продаваться парижским торговцам, ищущим недорогие дома в уединенных уголках «за городом». Они привезли с собой грабли и секаторы, а также пролетарские идеалы и организации. Когда старая иерархия землевладелец – крестьянин распалась, деревни стали частью «красного пояса» социалистических и радикальных советов, которые стали представлять еще одну угрозу безопасности Парижа. И все же сельскохозяйственное прошлое держало цепко, и даже с началом Второй мировой войны владелец одного из таких скромных земельных участков мог собирать для своих розовых кустов навоз от коров, которые бродили по главным улицам Ливри и Клиши.

Когда этот район будет поглощен Большим Парижем – это был вопрос лишь времени. Урбанизация шла вдоль канала Урк, принося с собой деревья и почвенный слой как последнее оскорбление лесу. Аккуратные маленькие домики за железными оградами начали выглядеть такими же странными и уязвимыми, как и коттеджи, которые они заменили. Первые многоквартирные дома были построены в 1960 г., затем настал черед проектов социального жилья с названиями, которые, возможно, были выбраны в отчаянии из муниципального каталога: «Село», «Деревня», «Храмовый лес», «Старая мельница». Вскоре старая территория с ее холмиками и впадинами была выровнена с помощью бульдозеров, и все неровности могли заметить лишь пешеходы с тяжелым артритом или большими сумками. Часовня паломников оказалась на лужайке износостойкой травы рядом с четырехполосным бульваром Гагарина, а чудодейственный источник был забран в водопроводную трубу. Позднее священный родник оказался загрязненным и был засыпан. Еще несколько многоэтажных жилых кварталов было возведено на месте открытом всем ветрам: «Космонавты», «Альенде», «Башня Виктора Гюго».

Рабочие-иммигранты, которые когда-то приезжали из Эльзаса и Германии, а затем Бретани и с юга, теперь уже были из более дальних краев – Турции и Ближнего Востока, Северной и Экваториальной Африки, Китая и Юго-Западной Азии. Парижане, переехавшие в пригород поколением раньше и смотревшие свысока на деревенских местных жителей, спрашивали себя, стоя на автобусной остановке рядом с людьми с черной, коричневой или желтой кожей в одежде ярких расцветок и джелаба (длинный балахон с капюшоном, традиционное одеяние в Марокко и других странах Северной Африки. – Пер.) из верблюжьей шкуры, живут ли они еще в стране, которая называется Франция.

Трудно точно сказать, когда этот район навсегда расстался со своим сельскохозяйственным прошлым и когда глухомань снова вернулась в лес Бонди в другом обличье. Гипсовый гребень над городами Клиши и Монфермей продолжал быть источником штукатурки для Парижа до 1965 г., и по-прежнему оставалось несколько садов, которые поставляли свою продукцию в местные продовольственные магазины, которые выстояли против супермаркетов. На другой стороне канала в Ольне-су-Буа, даже когда большая часть населения стала ездить на работу в Париж, продолжали существовать поля, на которых выращивали пшеницу, овес, ячмень, свеклу и картофель. Но площади обрабатываемых земель сокращались, и густой запах свиней и вспаханной земли, который напоминал некоторым вновь прибывшим о деревнях, которые они покинули, становился все слабее. Старый мир ушел, и никто не заметил как. В один из дней в 1960-х гг., когда Эйфелеву башню еще можно было увидеть с возвышенности, последний фермер дошел до края своего поля, повернул трактор назад к «Деревне» и оставил свою землю застройщикам.

Звук моторов стих, и на мгновение им показалось, что они в безопасности. Стальные ворота, которые должны были закрывать проезд на участок пустыря, были оставлены открытыми. Три мальчика промчались стрелой в ворота и спрятались в подлеске. Там росли чахлые деревья, как самовольные поселенцы в доме, предназначенном под снос. Их тонкие ветви переплелись с ползучими растениями, а корни цеплялись за старый хлам. Это были жалкие остатки леса, в котором мальчики могли спрятаться от своих преследователей.

Их было десять на спортплощадке; они играли в футбол, и не просто играли: половина мальчиков из Клиши-су-Буа были просто советчиками по той простой причине, что во время каникул не было никакого другого занятия, кроме как впустую тратить время с игровой приставкой и болтаться в торговом центре или в «Муслим Бургер Кинг» и слушать зук (стиль танцевальной ритмичной музыки, пришедший с французских островов Гваделупа, Мартиника, Гаити, Сент-Люсия. – Пер.) и американский рэп на пиратских дисках. Они знали, как по изогнутой траектории послать мяч из утла в голову Зидана (Зинедин Зидан – французский футболист кабильского происхождения, игравший на позиции атакующего полузащитника за «Канн», «Бордо», «Ювентус». – Пер.) или Тьерри Анри (французский футболист антильского происхождения. – Пер.), который послал бы его между неуклюжих ног голкипера в ворота. Один из них – младший брат Боуны – был замечен охотником за спортивными талантами и отправлен в Гавр на пробные испытания. Они были проворными и ловкими, а эти трое были особенно быстрыми и интуитивно понимали друг друга. Боуна был чернокожим, родом из Мавритании; Мухиттин был курдом из Турции; Зьед был тунисским арабом и чем-то вроде легенды предместья: у него было прозвище Lance-pierre (Праща), потому что он мог бросить каштан и разбить окно на шестнадцатом этаже.

Они заметили сгущающиеся сумерки прежде, чем посмотрели на часы. Шла последняя неделя Рамадана, и никто из них с утра ничего не ел. Их родители были очень строги насчет шестичасового правила. Все десять кинулись бежать, когда услышали сирены полицейских машин, но большинство из них оказались пойманными, и теперь только три мальчика пробирались в монолитный лес небоскребов, где ветер, который дул не переставая, загонял в подъезды домов мусор.

Когда-то там в вестибюлях был мрамор и имелись дворники, которые выносили мусор и обеспечивали работу лифта. Спустя поколение небоскребы выглядели как заброшенные. По стенам стекала вода, а в коридорах воняло мочой. Самолеты, приземлявшиеся в международном аэропорту Руасси-Шарль де Голль, всегда облетали их, но эти дома все равно разваливались. Детские велосипеды и старая мебель, выставленные на балконы, придавали жилым домам потрепанный вид, как будто они были выпотрошены взрывом бомбы. Некоторые семьи, которые жили в них, никогда не выходили на улицу, а так как имена на