язык Клейста надо было в фильме так оформить музыкой и скорбными песнопениями, чтобы стихи звучали для нас столь же естественно, как проза.

Яннингс засмеялся и сказал:

— Вы начинаете убеждать меня.

И тут же стал расспрашивать о будущем фильме. Ему хотелось узнать все больше и больше, пока я наконец не пересказала чуть ли не весь сценарий, который, правда, существовал только в моей голове.

Уже вот-вот должно было взойти солнце, когда Яннингс отправился домой. Его слегка пошатывало: он выпил две бутылки вина и несколько рюмок шнапса. На прощание я сказала:

— Дорогой друг, если я благополучно переживу съемки «Пентесилеи» и оба мы будем в добром здравии, то обязательно снимем вместе фильм «Михаель Кольхаас» по нашему любимому Клейсту.

Чтобы писать сценарий в спокойной обстановке, я сняла шале в Кампене на Зильте, где жила вместе с матерью и секретарем. Сюда же привезли Сказку, белую кобылицу, купленную моим инструктором по верховой езде на конном заводе в Ганновере. Я намеревалась продолжить на острове свои тренировки.

Выдалась великолепная летняя погода, все было прекрасно — мои заветные желания, казалось, начали исполняться. В сопровождении Марго фон Опель, у которой тоже был дом на острове, я выезжала каждое утро, на восходе солнца. Верховая езда среди североморских дюн казалась прекрасным сном — до тех пор, пока Сказка не сбросила меня в заросли колючего кустарника. Тут было не до смеха: я оказалась вся утыкана бесчисленным количеством длинных колючек, и моей подруге потребовалось немало времени, чтобы их извлечь.

После верховой езды я проделывала свою «гимнастику амазонок», а потом принималась за сценарий. Никогда еще работа не давалась так легко. Сцены просто возникали перед глазами, требовалось их только записывать.

Для постановки игровых эпизодов мне хотелось заполучить Юргена Фелинга[304] — одного из крупнейших театральных режиссеров Германии. Он был постановщиком выдающихся спектаклей у Грюндгенса[305] в Прусском государственном театре на Жандарменмаркт, который в те времена считался первой сценой страны. Я написала ему и с нетерпением ждала ответа. Вскоре пришла телеграмма: «Вскакиваю на лошадь. Фелинг».

Какое счастье — я ликовала. Через некоторое время приехал и он сам. Поскольку у меня не было никакого сценического опыта, режиссер внушал мне большое уважение, рядом с ним я чувствовала себя новичком. Наше сотрудничество складывалось непросто. Во время бесед о будущем фильме Фелинг то и дело уходил в сторону, с особой охотой рассказывая о сексуальных отклонениях, которые, по его утверждению, он сам испробовал. Я же, напротив, была поглощена исключительно своей картиной. Кроме того, мне не нравилось, что он нелицеприятно отзывался о способностях Грюндгенса как актера и директора. Его суждения о последнем были столь уничижительными, что я пожалела, что решила сотрудничать с Фелингом. Меня одолевали сомнения, стоит ли нам работать вместе. Каким бы гением он ни считался, как человек Фелинг был мне неприятен.

С другой стороны, я не знала лучшего режиссера, чем он. Поэтому на многое приходилось закрывать глаза. Что же касается состава исполнителей и стиля будущего фильма, то здесь у нас никаких расхождений во мнениях не существовало. Фелинг был в восторге от выбранных мною мест съемок. Сцены битв между амазонками и греками должны были сниматься в ливийской пустыне, но не только из-за поддержки, обещанной маршалом Бальбо, — подкупало вечно голубое безоблачное небо, на фоне которого классические образы под высоко стоящим солнцем выглядели как высеченные из камня рельефы. Картина ни в коем случае не должна была походить на пестрые голливудские фильмы. С цветом я собиралась работать очень осторожно — использовать в основном бежево-коричневую гамму, преобладающую, например, в древних культовых сооружениях на Ниле.

Мрачный трагизм сцены последнего сражения между Пентесилеей и Ахиллесом, резко контрастирующей с первыми эпизодами большой битвы в обрамлении солнечного ландшафта Ливии, должен был найти выражение и в манере съемки. Поэтому я хотела снять эту сцену на Зильте или на Куршской косе на фоне гряды темных облаков. Планировалось работать на натуре, а ни в коем случае не в павильоне. При этом природа не должна была выглядеть настоящей, скорее стилизованной, благодаря монтажу, свету и особой операторской съемки. Перед нами стояла увлекательная задача — запечатлеть нереальные картины: радуга, пробивающаяся сквозь облака, струи низвергающейся воды, огромные, вырванные с корнями деревья. Язык Клейста хорошо гармонировал бы с подобным фоном.

Только такой я представляла себе «Пентесилею» в кино.

В Берлине подготовка к съемкам шла полным ходом. Требовалось подобрать исполнителей главных ролей. У нас еще не было никого на роль Ахиллеса. До сих пор мы нашли лишь Марию Коппенхёфер[306] и Элизабет Фликкеншильдт, которые готовились сыграть жриц, да молодых наездниц на роли амазонок.

В Вене мы отобрали норовистых породистых жеребцов, в Рейнланде — великолепных крупных догов, с которыми Пентесилея выходит на свой последний бой с Ахиллесом. Затем пригласили операторов и провели пробные съемки.

За этой лихорадочной работой я забыла позвонить Альберту Шпееру, который хотел срочно поговорить со мной. Я посетила его мастерскую на Парижской площади лишь в середине августа. Он показал мне огромный макет запланированной перестройки Берлина. Сначала я подумала, что речь идет о некой архитектурной фантазии. Казалось немыслимым, что такой город, как Берлин, можно создать заново. Но Шпеер пояснил, что строительные работы начнутся в самое ближайшее время.

— Поэтому, — сказал он, — я и хотел поговорить с вами. Модели этих сооружений, над проектами которых вместе со мной работали и другие архитекторы, мне хотелось бы зафиксировать на пленке, и тут я подумал о вас.

К сожалению, пришлось отказать Шпееру, так как шла подготовка к съемкам «Пентесилеи». Вместо себя я предложила доктора Фанка, который не мог похвастать особым успехом двух своих последних фильмов и потому был свободен в тот период времени. Шпеер согласился, но тем не менее попросил меня оказать Фанку помощь — организовать и контролировать производство этой документальной ленты, финансируемой организацией «Тодт»[307].

Во время нашего разговора неожиданно появился Гитлер. Он был в партийной форме: коричневой куртке и черных брюках, без плаща и головного убора. Вероятно, он вошел в мастерскую Шпеера через заднюю дверь, ведущую в сады рейхсканцелярии.

Я хотела сразу же уйти, но Гитлер удержал меня:

— Оставайтесь, оставайтесь, фройляйн Рифеншталь, здесь вы можете увидеть нечто единственное в своем роде.

Когда он рассматривал макет, Шпеер сказал ему:

— Мой фюрер, могу сообщить вам радостную новость — по результатам исследования грунтов, строительство новых сооружений Берлина можно будет завершить за пятнадцать, а не за двадцать лет.

Гитлер воздел руки, обратил взгляд к небу и радостно произнес тем несколько патетическим тоном, какой я уже слышала при первой встрече с ним на Северном море:

— Дай бог, чтобы я смог дожить до этого и чтобы мне не пришлось вести войну.

От слова «война» мне стало страшно. Когда уже через две недели действительно вспыхнула война, я часто думала об этих словах Гитлера.

Гитлер со Шпеером подробно обсуждали детали макета. Мое внимание привлекла длинная невероятно широкая улица, проходящая с юга на север и соединяющая два вокзала. Из разговора я поняла, что из всех вокзалов в городе останутся только эти два. Вокруг них были запланированы большие водоемы, окруженные газонами и обсаженные деревьями и цветами. Гитлер пояснил: