живут абсолютно замкнуто в своих горных хуторах и еще ни разу в жизни не видели себя на фотографиях». В этом я усмотрела шанс: сфотографирую их и, может, так достигну своей цели. Незаметно мне удалось сделать несколько снимков. Я сняла номер в гостинице и осталась на несколько дней, чтобы повторить попытку. Мои старания оказались ненапрасными. Неожиданно я заметила, что взгляды крестьян стали не такими суровыми, как прежде.
Когда в следующее воскресенье несколько мужчин после церковной службы сидели в трактире при гостинице за кружкой вина, я тихонько подкралась к ним и выложила на стол снимки. Сначала никакой реакции не последовало, затем один взял в руки фотографию, стал ее рассматривать и рассмеялся. Тут заинтересовались остальные, и за столом возник оживленный разговор. Я велела принести красного вина, и лед, кажется, тронулся. Снимки и вино сотворили чудо. Я сидела с ними за одним столом и пыталась найти тему для разговора. Многие из крестьян никогда не выбирались за пределы долины Зарна и не имели никакого представления о кино.
Меня очень беспокоили съемки трудных игровых сцен, предусмотренных сценарием, например: преследование на деревенской улице, буйный праздник и некоторые драматические моменты. Осложняло дело и то, что свободное время у крестьян будет только в сентябре — до этого на них висели заботы о заготовке сена и уборке урожая. Но главное — мне поверили. Они обещали освободиться, когда я приеду сюда осенью. Тем не менее было ясно, что слишком полагаться на зарнтальцев рискованно.
В начале июня наша небольшая команда выехала из Берлина. Кроме меня в ней было еще пять человек. Наряду с Гансом Шнеебергером и его помощником Гейнцем фон Яворски в ее состав входил Вальди Траут, тогда еще молодой студент, несколькими десятилетиями позднее ставший успешным продюсером у Ильзе Кубачевски[180] в компании «Глория-фильм». Он согласился на месячный оклад в 200 марок. Я доверила ему свою скромную кассу. Пятым членом нашей команды был Карл Буххольц, хороший администратор. Он стал и мальчиком на побегушках, и мастером на все руки, умевшим находить выход из самых трудных ситуаций. Шестому — Вальтеру Римлю — предстояло снимать некоторые кадры фотоаппаратом. Он никогда этого не делал, но я не могла позволить себе нанять фотографа-профессионала.
Перед началом работы произошла еще одна большая неприятность. Выехав из Инсбрука, мы решили отправиться в Боцен через горный перевал Бреннер. Итальянские таможенники, нашедшие в нашем багаже почти 20 000 метров неэкспонированной пленки и профессиональную кинокамеру со всем, что к ней прилагается, потребовали уплаты таможенных сборов и залога, что нанесло бы нашей тощей кассе смертельный урон. Таких денег у нас не было. Объяснения, что мы снова вывезем все из Италии, таможенников не удовлетворили. Поезд продолжил путь уже без нас. Я сидела на камне в растерянности и отчаянии. Дикая ситуация — приходилось отказываться от всего, теперь, когда до цели рукой подать. Мои коллеги тоже пали духом. Отчаявшись, я решила послать по телеграфу «SOS» Муссолини, описав ему наше положение и попросив освободить от таможенных расходов. Ответ пришел всего через шесть часов. Положительный. Таможенники сделали большие глаза, а нам, счастливым, можно было ехать дальше.
В Боцене, в гостинице «К лунному свету», мы отпраздновали победу. Я давно уже не была в таком веселом настроении. Каждый пил сколько душе угодно — вино-то было невероятно дешевым.
Чтобы добраться до нашей деревушки у водопада, пришлось два часа идти пешком. Поклажу несли местные жители из долины Маджи. В Форольо мы были почти совершенно отрезаны от мира. Без почты, телефона и газет чувствовали себя беззаботными и счастливыми и могли полностью сконцентрироваться на работе. Думаю, меньшей съемочной группы еще никогда не существовало, как не было и более экономной. Нас не обременяло даже пребывание в гостинице — никакой гостиницы тут вообще не было. Даже постоялого двора. Во всей деревне насчитывалось девять взрослых, несколько детей, две коровы, одна овца, одна коза и несколько кошек. Большая часть домов пустовала. Несколько лет назад многие жители эмигрировали в Америку.
Таким образом, каждый из нас мог занять отдельный дом. Нары да тазик для воды — вот и вся роскошь, какая нам требовалась. Что это было за ощущение, когда мы наконец принялись за работу и стали обсуждать первые игровые сцены у водопада! Мы могли трудиться совершенно спокойно, без всякой спешки. Никто не стоял за спиной, никто не подгонял, никакая фирма не поставила над нами надсмотрщика. Сами себе господа. Часто мы были заняты лишь несколько минут в день, потому что хотели, чтобы водопад был снят при определенном освещении.
Каждый съемочный день мы проявляли для пробы коротенький кусочек пленки — посмотреть, точно ли мы уловили нужное настроение. Вечерами сидели в одном из полуразрушенных домов у камина и обсуждали план завтрашних съемок. Это был самый настоящий совместный труд. Четыре недели стояла хорошая погода, и снимать можно было почти каждый день. Потом мы послали первые 3000 метров пленки для проявки в Берлин и с нетерпением ждали результата. Спустя несколько дней я получила телеграмму, которую не отваживалась вскрыть, — от ее содержания зависело слишком многое. Но, конечно, все же прочитала. Сначала взгляд упал на подпись — «Арнольд». Это мог быть только Фанк. «Поздравляю, снятый материал выше всяких похвал — таких кадров никогда не видывал». Что за чудо эти слова Фанка, который едва не лишил меня мужества снимать этот фильм. Я была вне себя от радости. Затем — еще более неожиданный сюрприз. Вторая телеграмма: «После просмотра пленки готов принять участие в фильме в качестве компаньона и взять на себя финансирование на стадии производства, при условии, что ты берешь на себя ответственность по издержкам на съемках.
От радости мы стали обниматься и словно сумасшедшие пустились в пляс. Я была настолько убеждена, что фильм удастся, что никакой риск не казался слишком большим. Я телеграфировала Зокалю: «Согласна. Вышли проект договора.
Мы стали работать с еще большим подъемом. Нельзя было не оправдать оказанного доверия. К тому же для меня это становилось и вопросом жизни, так как я взяла на себя ответственность по съемочным издержкам, не ведая, сколь высоки могут оказаться окончательные расходы. Затраты на хрустальный грот, синхронизацию и запись музыки еще не подсчитывались. Без готовности моих сотрудников идти на жертвы я не смогла бы снять фильм. Мы были словно одна семья. Всё оплачивалось из одной кассы. Каждый старался тратить по возможности меньше, чтобы сэкономить деньги. Если у кого-нибудь рвались башмаки или срочно требовалось что-то иное, деньги брались из кассы. В начале августа к нам приехал Матиас Виман, две недели спустя Бела Балаш, который хотел проконтролировать съемку некоторых игровых сцен. Это было идеальное сотрудничество. Ни дурного настроения, ни споров.
Однажды утром нас поджидало редчайшее явление. На одном из узких выступов скалы, на большой высоте, мы увидели стадо из более чем сорока серн во главе с крупной белоснежной горной козой. Это было как в сказке. Хозяин хижины сказал, что видеть живыми этих овеянных легендами животных случается крайне редко. Только чучело серны можно было увидеть в гостинице в Мадонна-ди-Кампильо.
Мы жили в примитивной пастушьей хижине, расположенной высоко в горах, и нашей ежедневной трапезой были хлеб и сыр. Но даже здесь мы не отказались от пробной проявки пленки. Двоим из наших людей приходилось ежедневно после захода солнца спускаться в долину, где они могли проявить пробы. Возвращались зачастую около полуночи. В пять утра следующего дня я уже просматривала проявленные куски пленки. Это было необходимо, так как мы экспериментировали с разными цветными фильтрами.
Я хотела снять внутреннюю часть пастушьих хижин, крестьянских домов и деревенской церкви так, чтобы получить кадры, по возможности приближенные к реальности. Для этого нам требовалась осветительная машина, заказанная в Вене. Уверенности в том, что попытка удастся, не было. Отсутствовал опыт. В те времена съемки интерьера проводились в основном в павильоне. Но «папа Джон», которому принадлежала осветительная машина, показал себя наилучшим образом. Прожекторы не отказали ни разу. А это было отнюдь не просто. Приходилось тянуть кабели длиной до ста метров через скалы к замку Рункелыптейн, где должны были проводиться первые съемки с участием зарнтальских крестьян.
Ночью накануне съемок спалось мне неспокойно. Мы остановились в Зарнтхайме. Хозяина гостиницы я попросила пригласить к семи утра на рыночную площадь около сорока крестьян, отобранных по фотоснимкам. Но придут ли они? От этого зависело продолжение съемок. И что делать, если их не будет? Я ворочалась в кровати с боку на бок. Фильм уже сам по себе был делом, полным всяких треволнений. Вдобавок ко всему еще и дождь зарядил. Я встала и выглянула в окно. При такой собачьей погоде наверняка ни одна живая душа не появится. При этом мне нельзя было терять ни одного дня. Матиас Виман, исполнитель главной роли, должен был возвращаться в Берлин, в театр.
