договориться об его отправке в Мюнхен. После всего этого на автомобиле мы отправились в Порт- Судан.

В итоге, добравшись до места, хотелось лишь одного — выспаться. Когда Хорст окончательно выздоровел, мы решили узнать о возможностях местных клубов подводного плавания. Как-то недавно моя приятельница написала мне, что группа ныряльщиков из Мюнхена под руководством Бертля Рунга, возможно, отсюда предпримет серию морских рейсов с целью погружения. Нам с Хорстом удалось разыскать здесь этих мюнхенцев и присоединиться к ним.

Вскоре мы уже плыли на старом пароходе, который должен был доставить всю нашу компанию к месту моего первого погружения в Красное море — к обломкам некогда затонувшей «Умбрии». Среди опытных ныряльщиков я чувствовала себя несколько неуверенно, так как здесь все было по-другому, нежели в Индийском океане, где погружения происходили при тридцатиградусной температуре воды и в купальных костюмах, поэтому использовалось мало свинца. Красное море гораздо холоднее, и мои компаньоны облачились в костюмы из неопрена.

Рядом разговор почти все время шел об акулах, и мне стало не по себе. Акулы в Индийском океане мне не попались, там встречались большие мурены, барракуды, крупные окуни и громадные манты — не столь опасные рыбы. Я боялась встретиться на глубине с опасностью. Особенно после рассказанной капитаном авантюрной истории, произошедшей несколько лет тому назад здесь, в Порт-Судане. В итоге потерпевший ныряльщик пострадал даже не от акулы, а от другой огромной рыбины — старого морского окуня, повредившего несчастному воздушный шланг.

В опасной ситуации при погружении в глубины Красного моря я оказалась исключительно благодаря собственной неопытности. С моей стороны оказалось большой ошибкой обвесить себя чрезмерным количеством свинца. После того как пароход пришвартовался недалеко от «Умбрии» мы с Хорстом пропустили вперед всех ныряльщиков, а затем спрыгнули в воду сами. Вновь открыла глаза я уже в темноте, и тут же заметила, что погружаюсь слишком быстро. Глубиномер показывал 20 метров, а меня тянуло вниз все сильнее. Для того чтобы остановить столь стремительный процесс, не сбрасывая утяжеляющий пояс, потребовалось приложить огромные усилия, работая ластами, чтобы очутиться наверху.

Спустя несколько часов, мы предприняли еще одну попытку погружения у «Умбрии», на сей раз я надела лишь половину предыдущего количества свинца и все прошло великолепно. Теперь можно было сколько душе угодно наблюдать за пестрыми коралловыми рыбками, нашедшими пристанище среди обломков корабля.

Раз от разу я чувствовала себя все увереннее. Каждый день мы погружались около нового рифа, самыми красивыми из которых, пожалуй, являлись Занганеб и Шаб-Руми. Чудесное многообразие кораллов Красного моря уникально. Я страстно желала запечатлеть этот цветущий мир и при помощи маленькой камеры «коника» сделала свои первые подводные фотографии.

А в Хартуме нас ждал неожиданный сюрприз. Ахмад Абу Бакр, между тем ставший советником суданского президента Нимейри, передал нам личное приглашение главы государства, пожелавшего, чтобы мы с Хорстом сделали несколько его фотографий. Встреча проходила в частном доме Нимейри, и скромность и сердечность президента Судана произвели на меня большое впечатление. Удивило и то, какой спартанский образ жизни он вел. Во время беседы о красотах подводного мира Красного моря я попросила главу государства запретить там охоту с гарпунами. Как позже выяснилось, он издал такой указ. Во время съемки Нимейри держал себя непринужденно. От Абу Бакра я узнала, что президент очень религиозен, и предложила сфотографировать его во время молитвы. К моему удивлению, он согласился. Затем мы все вместе совершили прогулку по ухоженным садам, простиравшимся вплоть до правительственного дворца, где нам показали лестницу, на которой в 1885 году сторонники Махди убили британского полковника Гор дон-пашу. Когда затем глава государства провел нас в свой рабочий кабинет, произошло неожиданное: Ахмад Абу Бакр торжественно провозгласил, что «президент Джафар Мухаммад Нимейри в знак признания заслуг Лени Рифеншталь в Судане удостаивает ее права гражданства» и добавил, что я — первая иностранка, с которой произошло такое. Президент тем временем вручил мне суданский паспорт. Польщенная и взволнованная, я поблагодарила господина Нимейри.

После четырехмесячного отсутствия мы с Хорстом вернулись в Мюнхен. Без сомнения, по сравнению со всеми предыдущими экспедициями эта оказалась самой изнурительной. Чрезвычайно повезло, что никакие тропические болезни не затронули нас — это почти чудо, если вспомнить, как часто, чтобы не обидеть нуба, мы пили не фильтрованную воду, а их напиток из мариссы, да еще из общих сосудов.

Результаты съемок в Кау нас не разочаровали — оказались поразительно интересными. К сожалению, для нового альбома или фильма отснятого материала не хватало. Впечатление от фотографий было настолько сильным, что Роберт Шефер захотел сделать второе иллюстрированное издание. Сотрудники «Штерна» также выражали свое восхищение. Как только Рольф Гильхау-зен увидел снимки, то непроизвольно воскликнул: «Лени, вам не остается ничего иного, как еще раз поехать туда, — это же фантастика!» Также и Эрнст Хааз, всемирно известный фотограф, который присутствовал на этой демонстрации, ободрил меня — необходимо продолжать работу над африканским циклом. Издательство Листа и журнал «Штерн» выразили готовность поддержать новую экспедицию. И все-таки я решила предварительно осмыслить, нужно ли в ближайшее время пускаться в новое рискованное предприятие. Действительно, многое говорило «за». Прежде всего мне теперь гарантировались поблажки в связи с получением суданского паспорта.

Кроме того, вспомнилось, что 17 000 экземпляров моего альбома с нуба американская фирма «Харпер энд Роу» уже заказала в типографии «Мондадори», и появились все основания предполагать, что они и дальше намерены сотрудничать. Таким образом финансовое обеспечение будущей экспедиции гарантировалось безусловно. Но прежде я намеревалась основательно отдохнуть и, конечно, в первую очередь подумывала о новых погружениях.

Глазной врач Вильгельм Зонгес, у которого я заказала специальные линзы для подводного плавания, в разговоре обратил мое внимание на очень дальнюю область — Гондурас, оказалось, там на редкость увлекательно заниматься подводным плаванием. Зонгес мечтал попасть на парад ныряльщиков, который обычно проводился на острове Роатан.

Перед отдыхом следовало уладить кое-какие дела. Прежде всего следовало приобрести новую машину. Я остановила выбор на «ауди-100» из-за вместительного багажного отсека. Автомобиль был голубым, как и мой верный «опель-рекорд» двадцатилетней давности. Голубой — мой любимый цвет.

Тем временем Вольф Шварц, знакомый киноадвокат и продюсер, разработал для меня договоры для двух проектов. Все это во Франции: о моей жизни хотели снять трехчасовой фильм, а также создать мою биографию, писать которую намеревался известный французский журналист. Впрочем, в конце концов оба проекта так и не осуществились из-за моего отъезда в очередную экспедицию. К счастью, наша с Вольфом дружба от этого не пострадала.

Звонок из Лондона. У телефона Майкл Ранд. Он делает мне ошеломляющее предложение:

— Приезжайте в Лондон и сфотографируйте для «Санди тайме» Мика Джаггера и его жену Бианку.

— Кто такой Мик Джаггер? — спрашиваю я.

— Вы не знаете Мика Джаггера, всемирно известную рок-звезду?

Мое нерешительное «нет» тонет в следующем восклицании:

— Это невозможно! Тогда вы должны знать группу «Роллинг стоунз»![516]

— О них я слышала, но думаю, что мой стиль фотографирования не подходит для подобных съемок.

Но Майкл Ранд настоял на своем. Он описал с большим жаром и энтузиазмом все будущие выгоды подобного предприятия, а когда затем сказал, что это желание и Мика Джаггера, я согласилась.

Уже в день моего прибытия в Лондон мы познакомились с лидером «Роллинг стоунз». Сотрудники «Санди тайме» организовали встречу в «Браун-отеле». Я должна признать, что представляла себе этого человека совершенно другим — заспанным хиппи с грязными волосами, невежественным и заносчивым. Но