приготовления к шествию, продолженные с еще большим рвением на следующий день. Просто отменить выступление было бы политически неловко. Поэтому, учитывая, что в Петрограде в тот момент находилась высокопоставленная германская делегация, было решено произвести на нее впечатление, переключив акцент мероприятия с празднования мира на демонстрацию военной мощи, массовую поддержку советской политики и нетерпимость к врагам революции внутри страны. Так что, пока Совнарком заслушивал пугающий отчет брестской делегации о территориальных амбициях Германии, около шестидесяти тысяч вооруженных солдат Петроградского гарнизона, сотни представителей фабрик и заводов и несколько полковых оркестров прошли колоннами через центр города к Марсову полю, где промаршировали строем мимо парадной трибуны, заполненной советскими официальными лицами. Транспаранты с мирными лозунгами терялись в море красных флагов и плакатов, славящих Советское правительство и клянущих Учредительное собрание, «врагов народа» всех мастей, «саботажников», «авксентьевых и черновых» и «кадетов-корниловцев» (14).
Учитывая полученные Лениным от военных данные, не было ничего удивительного в том, что именно состояние армии в связи с возможными последствиями германских требований стало главной темой дискуссии на очередном заседании Совнаркома ночью 18/19 декабря (15). На этом заседании Ленин расспрашивал главнокомандующего Крыленко о том, что он и представители солдатских комитетов думают насчет того, пойдут ли российские солдаты воевать, если немцы начнут наступление. Так же, как и военные, которых Ленин опрашивал накануне, Крыленко прямо ответил, что армия утратила свою боеспособность, что она не потерпит задержки с окончанием войны — словом, что, с военной точки зрения, альтернативы принятию мира на любых германских условиях нет (16).
Перед заседанием Ленин просмотрел опросные листы, заполненные военными представителями накануне. Для него лично их ответы явились крайним потрясением. Теперь с ними ознакомили участников заседания Совнаркома (17), среди которых были сотрудники Наркомата военных дел, такие как Николай Подвойский и Павел Дыбенко. Протокол заседания от 18/19 декабря не содержит каких-либо указаний на характер последовавшей дискуссии, однако присутствие нескольких левых эсеров, в том числе Колегаева, Карелина, Штейнберга и Трутовского, а также будущих «левых коммунистов», таких как Коллонтай, Луначарский, Валерий Осинский (В. В. Оболенский) и Урицкий, дает основания полагать, что она была оживленной. В итоге было решено считать результаты ленинского исследования в отношении состояния существующей армии «исчерпывающими». Вместе с тем, была одобрена ленинская резолюция, предусматривающая усиление агитации против германского экспансионизма, выделение на это дополнительных средств, перемещение мирных переговоров в Стокгольм, затягивание переговоров и препятствование германским попыткам завершить их поскорее, активизацию усилий по восстановлению боеспособности армии, принятие мер, направленных на предотвращение прорыва германских войск к Петрограду, и начало пропагандистской кампании внутри страны, призванной продемонстрировать необходимость революционной войны (18).
Несмотря на единогласное признание полной деморализации старой армии, Совнарком все же попытался подготовиться к возможному возобновлению боевых действий. В этой связи Крыленко издал приказ, в котором предупредил своих командиров, чтобы они были готовы к тому, что война может возобновиться. Одновременно он призвал добровольцев вступать в новую, социалистическую армию (19). Однако совершенно определенно не так виделась военная политика Совнаркома Петербургскому комитету большевиков. Он по-прежнему испытывал глубокие опасения по поводу правительственного пораженчества. В этой связи важно отметить, что первыми пунктами повестки дня заседаний ПК 19 и 21 декабря стояли доклады Радека «Западная Европа и мирные переговоры» и «Международное положение» (20). Судя по выступлению Радека перед ПК 23 ноября и его речам и статьям в период между 23 ноября и 19 декабря, не приходится сомневаться, что в этих двух докладах он призвал к жесткости в переговорах в Бресте и, если понадобится, к оказанию сопротивления любой военной угрозе со стороны Германии. Навязчивой идеей Радека в этот период было стремление убедить Советское правительство не совершать никаких действий, способных подорвать революционный процесс в Центральной и Западной Европе. Ясно также, что исполнительная комиссия ПК и большинство самого комитета разделяли позицию Радека, выступавшего решительно против любых сделок с империалистами.
После заседания 21 декабря исполнительная комиссия ПК разработала проект тезисов о мирных переговорах, вынесенных на одобрение комитетом на его очередном заседании 28 декабря. Хотя текст самих тезисов не найден, об их цели и главной идее можно судить по речи Якова Фенигштейна, который, от лица исполнительной комиссии, представил их комитету, и последующей дискуссии.
Фенигштейн сразу пояснил, что исполнительная комиссия решила поставить на голосование вопрос о российской мирной стратегии, потому что убеждена, что такой жизненно важный вопрос нельзя оставлять только в распоряжении правительства, что контроль широких масс и их революционной партии придаст его рассмотрению нужное направление.
Остаток речи Фенигштейна представлял собой сплошную критику того, как ведутся мирные переговоры, и содержал страстный призыв помнить о революционных целях. Германские солдаты, говорил он, не желают воевать. С другой стороны, российские вооруженные силы готовы защищать революцию. Что в такой ситуации должно делать Советское правительство? Для Фенигштейна и для всех его коллег из исполнительной комиссии ответ был очевиден. Какими бы ни были обстоятельства, абсолютно ничто не могло оправдать отступление от революционных принципов. «Каждое отступление от нашей формулы [всеобщего мира без аннексий и контрибуций] будет гибелью политики рабочих и крестьян», — настаивал он. «Нет иного исхода, как борьба за тот мир, о котором мы говорим». «Что нам делать, если мы не придем к определенным решениям в мирной конференции? — вопрошал он и отвечал: Мы должны прервать переговоры». Таким образом, аннексионистские цели германских империалистов будут выставлены напоказ перед всеми народами мира. «Война, которая может явиться следствием такой политики, будет отличаться от всякой другой войны», — продолжал Фенигштейн. «Сознательные рабочие, крестьянские и солдатские массы поймут, что другого исхода нет». «Мы сделали ошибку, когда мы несли в массы надежду на заключение мира обязательно, только бы начались переговоры», — добавил он. «Теперь нам придется проделать огромную идейную работу в этих массах о невозможности идти на германские условия мира и о возможности революционной войны с нею» (21).
После этого Фенигштейн представил собравшимся тезисы исполнительной комиссии, которые, как становится ясно из последовавшей затем оживленной дискуссии, имели целью поставить ЦК в известность об однозначно отрицательном отношении Петербургского комитета к капитуляции в любой форме. Возможно, самым поразительным в этой дискуссии было то, что все ее участники разделяли тревогу исполнительной комиссии по поводу возможных уступок представителям кайзера. Несколько выступающих от районов значительно менее оптимистично, чем Фенигштейн, оценивали готовность русских солдат и рабочих вести революционную войну. Однако большинство было склонно надеяться на своевременную помощь европейского пролетариата (как Сара Равич и Федор Дингельштедт) или, во всяком случае, оптимистично полагало, что переговоры в Бресте будет возможно затянуть до тех пор, пока не будут созданы более благоприятные условия для революционной войны (как Семен Семков и Моисей Горелик).
Фактически почти все без исключения участники заседания, прямо или косвенно, отвергли возможность компромисса с Центральными державами. Иван Наумов из Выборгского района больше всего опасался того, что бывшие союзники России могут попытаться присоединиться к революционной войне против германского империализма. Вопрос об уместности принятия помощи в такой войне от капиталистических держав уже поднимался другими, и Наумов полагал, что Фенигштейну следовало его затронуть. Также, по-видимому, все были согласны, что срочное вмешательство Петербургского комитета необходимо, чтобы укрепить твердость духа правительства и высшего партийного руководства. Как заметил Станислав Косиор из Нарвского района, «мы имеем основания предполагать, что известные колебания на верхах нашей партии есть». Но ситуация требует решительности: «не мы должны вести теперь оборонительную политику, а мы должны наступать». «Лучше мы удержим хоть что-нибудь, чем потерпим поражение, говорят товарищи [например, Ленин]. Я же думаю, что лучше потерпеть поражение, чем идти на компромисс» (22).
Но, возможно, самый страстный призыв, от лица традиционно радикального Петербургского
