Куда все-таки нас, меня занесло? Сидим посреди чужого города, совсем одни, как на дне океана. Что бы Даша подумала, узнай она, где я сейчас?..

На какое-то время в подъезде воцаряется тишина. Потом Дима тихонько кашляет в кулак. Чувствую, что у меня затекла нога, меняю положение тела, громко шаркая берцем. От ботинок Кизи веет тяжелым, едким запахом…

— Кизя, может, ты снимешь ботинок и положишь его за пазуху? — предлагает Астахов шепотом. — Я сейчас в обморок упаду.

Я чувствую, как Кизя улыбается в темноте. Он необидчивый. Даже как-то радостно реагирует, когда над ним шутят. И от этого едкость любой шутки совершенно растворяется.

Хасан поправляет ремень, что-то звякает о ствол. Шея стоит недвижимо, спиной к стене, полузакрыв глаза. Вдалеке снова раздаются автоматные очереди.

«А что если я сейчас заору дурным голосом: “Темна-я ночь! Только пули свистят по степи…” — что будет?» — думаю я. И сам неприязненно хмурюсь. Какое-то время не могу отвязаться от этой шальной мысли. Чтобы отогнать беса сумасшествия, тихонько, одними губами напеваю эту песню.

— Ташевский молится, — констатирует Астахов.

— Цыть! — говорит Шея.

Замолкаем. Все время хочется сесть как-то иначе, ноги затекают. Еле терплю. Смотрю на пацанов, никто не шевелится. Терплю дальше. Наконец Астахов пересаживается иначе, следом Кизя вытягивает ногу в обгаженном ботинке и ставит ее на каблук рядом с Астаховым, под шумок и я меняю положение.

— Как куры, блядь, — говорит без зла Шея.

— Кизя, тварь такая, убери ботинок, — просит Астахов.

Кизя молчит. Астахов наклоняется над берцем Кизи, пускает длинную слюну — сейчас, мол, плюну прямо на ногу.

— …и платочком протри, — советует Кизя.

Астахов сплевывает в сторону и отворачивается к окну. Смотрим вместе в темноту. Качели иногда скрипят. Крона все бурлит.

— Пойдем на качелях покачаемся? — предлагаю я Димке, пытаясь разогнать муторную тоску.

Молчит.

«Забавно было бы… Выйти, гогоча, и, громко отталкиваясь берцами от земли, высоко раскачаться… Как тут все удивились бы…»

Оттого что я вспоминаю чеченцев, мне становится еще хуже. «Они ведь близко… Где-то здесь, вокруг нас. Может быть, в этом подъезде… Мама моя родная…»

Метрах в тридцати раздается пистолетный выстрел. Бессмысленно перехватываю автомат.

«О, наш идет, — думаю иронично, пытаясь себя отвлечь, — возвращается домой и от страха палит в воздух». Начинаю мелко дрожать. «От холода…» — успокаиваю себя. Дую на озябшие руки.

Резко скрипит входная дверь, и меня окатывает тошнотворная волна. Рассудок подпрыгивает, как рыба на суше. Не знаю, что делать. Кизя медленно встает. Астахов уже стоит. Шея поднимает руку с открытой ладонью — «Тихо!» Слышны спокойные шаги. Один человек будто бы… Да, один.

«Один, один, один, один…» — повторяю я в такт сердцу, быстро. Медленно снимаю предохранитель, встаю на колено, направляю ствол между прутьев поручня. Появляется мужская голова, спина, зад.

— Аслан Рамзаев? — спрашивает Шея, шагнув навстречу поднимающемуся мужчине.

Мужчина делает еще один, последний шаг и встает на площадке напротив Шеи. Автомат Шеи висит сбоку, дулом вниз, отмечаю я. Шея стоит вполоборота к подошедшему, расслабленно опустив руки.

— Да, — слышу я ответ чечена, чувствуя мякотью согнутого пальца холод спускового крючка.

Шея очень легким, почти не зафиксированным мной движением бьет чечена боковым ударом в висок. В падении чечен ударяется головой о каменный выступ возле двери собственной квартиры. Я смотрю на его тело. Тело недвижимо. Шея хлопает чечена по карманам. Подбегает Хасан, помогает Шее…

Я расслабляю палец, тупо зависший над спусковым крючком. Кошусь на Кизякова, тот смотрит на двери третьего этажа, держа ствол наперевес. Астахова не вижу, он у меня за спиной.

— Как там на улице? — спрашивает Шея тихо, глядя поверх меня. Какой у него голос спокойный, а?

— Пусто, — отвечает Астахов.

Шея рывком переворачивает чечена, ловко связывает припасенной веревкой руки. Извлекает из разгрузки пластырь. Откусив сантиметров двадцать ленты, залепляет чеченцу рот. Перевешивает автомат на левое плечо. Взяв чечена за брюки и за шиворот, вскидывает на правое плечо, головой назад.

— Хасан, Егор, посмотрите… — просит Шея на первом этаже.

Выходим, обойдя взводного с его поклажей, на улицу. Вглядываемся в темноту детской площадки. Расходимся в разные стороны. Я добегаю до конца дома, смотрю за угол. Сдерживаю дыхание, прислушиваюсь. Необычайно ясная луна возникла над городом Грозным. Помойка, расположившаяся за домом, источает слабые запахи тлена. Возвращаюсь, нагоняю уже вышедших из подъезда своих. Хасан чуть торопится. Постоянно уходит вперед, потом, присев и оглядываясь на нас, поджидает.

«Домой, домой, домой…» — повторяю я ритмично и лихорадочно.

— Гэй! — кричит кто-то рядом.

Останавливаемся.

«Сейчас начнется!» — понимаю я.

— Гэй-гэй-гэй! — повторяют явно нам: то ли с крыши, то ли из одного из окон…

Все присаживаются. Шея сбрасывает чечена с плеча, тот внезапно вскакивает, Шея хватает его за горло, валит на землю, прижимает головой к земле.

Несколько мгновений мы всматриваемся в темноту, пытаясь понять, откуда кричат.

— Я тебе, сука, голову отрежу, — говорит Шея внятным шепотом своей оклемавшейся ноше. — Понял?

— Пошли! Бегом! — командует Шея.

Вскакиваем, я сразу догоняю Шею, потому что чеченец впереди него бежит не очень быстро. Шея хватает его за шиворот, дергает так, что трещит и рвется куртка. Подбегаем к дому, жмемся к стенам, сворачиваем за угол.

— Еще бросок!

Добегаем до следующего дома. Чеченец крутит головой, таращит глаза, оглядывается.

— Давай, порезвей работай клешнями… — говорит Шея чечену, пропуская его вперед.

— Егор, веди его, — приказывает мне взводный и отходит назад к углу дома. Вместе с Астаховым они вслушиваются в темноту, которую мы миновали.

Я толкаю чечена, он делает несколько шагов, споткнувшись, падает, я подцепляю его за ремень, он смешно встает на четыре конечности и от того, что я все еще судорожно тяну его за ремень вверх, не может никак встать. Нас догоняет Шея, хватает чечена за волосы и резко поднимает вверх.

«Почему не стреляют?» — думаю я.

Пробегаем еще квартал. Садимся с Астаховым к стене, отплевываемся. Чеченец быстро дышит носом. Он морщит скулы и мышцы лица, я понимаю, что ему хочется отлепить пластырь. Я мягко бью ему пальцами левой руки по лбу, чтоб перестал. Шея стоит на углу дома.

— Тихо… — говорит он, подойдя к нам. — Вроде тихо.

Мы бежим дальше, чеченец часто спотыкается.

Шея связывается с базой, предупреждает, что мы близко.

Метров за пятьдесят до базы становится легко. Уже дома. Почти уже дома. Совсем уже дома. Мы входим во двор и начинаем смеяться.

— «Гэй-гэй-гэй!» — пародирует неизвестного, окликавшего нас, Астахов, заливаясь. Я тоже хохочу.

— «Гэй! — повторяю я. — Гэй-гэй-гэй!»

В ночном Грозном раздается наш смех.

— Кизя, мы не скажем парням, что ты боты обгадил от страха! — смеется Астахов, и Кизя тоже смеется.

— Ну что, аксакал, поскакали дальше? — спрашивает гыгыкающий Шея у чеченца, хмуро смотрящего