— Эй! — заорал братик, и собака залаяла еще пуще, благо она все-таки привязана была — слышалось, как цепь ее гремит.

— Эй, люди! — крикнул он еще раз, и мы вздрогнули, когда женский голос совсем близко спросил:

— Кого зовете?

— Черт! — выдохнул братик.

Мы напрягли глаза на голос и увидели, что метрах в трех от нас стоит человек, прямой и недвижимый.

— Здравствуйте! — сказал я и шагнул навстречу. — Мы заблудились в лесу. Весь день шли.

— Куда шли-то?

Голос тоже был прям.

Братик назвал деревню, куда мы добирались и где обитал его дружок.

— Она в той стороне, — сказала женщина, хотя никакую сторону не указала. — Пойдемте.

— Молчи, — велела собаке, когда мы прошли в калитку заднего двора и оказались у дома. Собака замолчала, рыча негромко и позвякивая цепью.

В доме, несмотря на поздний час, никого не было.

Женщина оказалась далеко не молодой, но статью смотрелась как сорокалетняя: прямая спина и высокая шея выдавали сильный характер.

— Садитесь за стол, — сказала она. — Сейчас чаю скипячу. Хозяина позову, он определит, где вам спать.

— А как деревня ваша называется? — спросил братик, гладя крепкую клеенку в стершихся цветах.

— А мы без прозвания живем, кому нас называть, — ответила женщина и выставила чашки.

К чаю — хлеб. К хлебу желтое масло. Сахар был серого цвета.

Пришедший вскоре хозяин оказался приветливым стариком, тоже высоким, с костистыми руками — он сжал нам ладони, и я подивился, сколько в нем силы, еще, пожалуй, больше, чем во мне.

— Как же вы потерялись? — спросил он.

Тоже налил себе чаю и, к моему удивлению, выпил его, горячий, совсем не по-стариковски и вообще как-то не по-человечески — в несколько глотков, как воду.

— Скоротать путь хотели, — ответил братик. — Со станции пошли, и… — здесь он развел руками — мол, понятно все, что говорить.

— Ну, скоротаете ночку у нас, — кивнул дед. — А утром пойдете. Я путь укажу, доберетесь.

Мы допили чай и съели по бутерброду. Я жадно поглядывал на хлеб, но взять еще не решался.

— Большая у вас деревня? — спросил братик. — А то не видно в темноте.

— А тридцать домов, — ответил дед; раскрыл себе леденец в бумажной обертке и съел с удовольствием.

— Вы так налегке и шли? — осмотрел он нас. — Ни сумок, ничего?

— Ну, — сказал братик и внимательно посмотрел на старика.

— Пойдемте, уложу вас, — встал тот, двинул стулом, и я тоже отчего-то вскочил, громыхнув табуретом. Братик допил чай и чашку эдак еще потряс, разглядывая ее донце.

Нас определили то ли в сарайку, то ли в пристройку к дому, в темноте мы и не разобрались особенно. Половицы не скрипят, лежанки деревянные, подушки войлочные, окон нет. Дед посветил нам фонарем, указал, куда кому лечь, и вышел, бесшумно закрыв дверь.

— Отец, а света нет тут? — выглянул ему вослед братик.

— А чего свет? Темноты, что ли, боишься? — раздался чуть насмешливый стариковский голос на улице; я тем временем уже улегся и ноги блаженно протянул.

— Ложитесь да спите. Перегорела лампа. Скоро и так рассветет.

Братик вернулся, поводил руками по стене, ничего не нашел. Зажег спичку, осмотрелся: я увидел его желтое недовольное лицо.

— Ты чего? — спросил я. — Давай уже ложись. Как чудесно, братик, что мы не в лесу.

Братик молча лег и мне ничего не ответил.

Я прислушивался к его молчанию и поначалу не мог заснуть: было отчетливо слышно, что он не спит.

Сознание все-таки мутилось… и много черных сучьев со всех сторон выламывали себе хрусткие суставы…

— Здесь пахнет как на бойне, — внятно произнес братик и тем разбудил меня, заснувшего не знаю на сколько: может, на минуту, а может, на час. Я открыл глаза и увидел темноту, густую, как песок. Глазам невыносимо было смотреть в нее.

— Я работал на бойне, я помню, — сказал он тихо и вдруг сел на лежанке. — Вставай, ты.

— Не понял, — ответил я ошарашенно.

— Вставай, пошли. Я вспомнил. Немедленно.

Голос у братика почти звенел, хотя говорил он шепотом. Если б я был пьяный — протрезвел бы от такого шепотка.

Я поднялся с лежанки, отчего-то решив, что мне снится страшный сон. Потрогал себя за колено. Колено не спало.

Братик открыл дверь, и в нашу почивальню, как рыбы, хлынули обильные звезды. Выходя на улицу, мне чуть ли не переступать через них пришлось.

— Быстрей! — одними губами сказал братик, но я его внятно услышал. Внутри у меня все неизвестно отчего затрепетало, словно сердце мое вырезали из холодца.

Собака звякнула цепью.

Мы перебежали дорогу и уселись на корточках в посадке.

— Ты в своем уме, братик? — спросил я со слабой надеждой.

— Заткнись, — ответил он. — Побежали.

Мы сделали рывок вдоль дороги, мимо черных, насупленных, мрачно пахнущих домов. Луна помогала нам, но за воротами нескольких соседних дворов сразу истерично забились собаки, и мы сели в траву, ухватившись руками за землю, озираясь по сторонам.

— Куда мы бежим? — спросил я опять.

— У него лодка стояла возле сарая. Тут река должна быть где-то. Мы к реке бежим. Ты же хотел в песке поваляться. Там и поваляешься.

Я не успел ничего ответить, как братик мелькнул в темноте и — пропал, только топот его слышен был.

Мне примнилось, что где-то неподалеку отвязывают пса: цепь громыхала и зверь взвизгивал. Я заспешил следом.

У реки братик, за которым я мчал след в след, остановился, подождал меня, махнул рукой, чтоб я не раздумывал, и рухнул в воду. Осмотревшись и не придумав ничего иного, я тоже шагнул вслед за ним.

Вода была теплой и тяжелой.

Плыть в одежде оказалось муторно и страшно, но через две минуты мы уже выползли на другой берег.

— Идем, не хера сидеть! — сказал братик, и мы снова вошли в лес, отекающие, сипло дышащие безумцы.

Непрестанно царапаясь и спотыкаясь, брели в густой черноте, когда услышали, как на том берегу лает собака. Хриплый голос ее метался вдоль берега, и раздавался шум воды — она то врывалась в воду, то возвращалась обратно.

Через час начало светать. Мы наконец остановились и долго вслушивались. На разные голоса защебетали птицы, и для меня это было знаком, что жизнь еще продолжается, что полоумие минувшей ночи не вечно.

— Братик, ты зачем нас опять в лес привел? — спросил я.

Мы выжимали вещи и прыгали, полуголые, посередь леса, цепляясь белыми, в огромных мурахах, руками за деревья.