— Неужто так страшен он, твой хозяин?

— Ты не знаешь его, милиция, настоящий дракон, кого хочешь проглотит! Ни тебя, ни меня не пожалеет, если понадобится ему. Да… Только не называй его, милиция, хозяином моим. Сам знаешь, я другой. И я сам себе хозяин. На коня моего можешь сесть — на меня узду не накинешь!

— Узда на тебе не нужна. У нас каждый себе хозяин.

— У кого это у вас?

— У тех, кто признает Советскую власть.

— Ах вот ты о чем! Не пустословь, зря стараешься, милиция.

— Никогда не пустословлю — сам убедишься. А вот басмач как может быть хозяином над собой? Человек может быть хозяином. Басмачи — разве человек? Разве может не убивать, не грабить, а, Ураз?

— Аллах накажет за такие слова, милиция! — сердито отвечал Ураз. — Басмачи не один к одному, разные бывают, Худайберды — бай, а мои и отец и дед пасли стада, я и сам за отарой ходил!

— Если ты пастух, почему с баем против нас, почему кишлаки грабишь?

— Это вы опоганили наши кишлаки, растоптали религию. Вами правят гяуры, аллах отступился от вас, проклял…

— Не свои слова говоришь, пастух. Вот это правда пустословие. Большевики не признают имамов, но ты слышал, чтобы мы помешали мусульманину совершать намаз? Тебе ведь не помешали, Ураз, подождали, когда кончишь. Разве не так? Ходи себе в мечеть, молись на Здоровье, но чужого не трогай — вот наш закон. Чтобы ни богатых, ни бедных, все равны — вот чего мы хотим. Знаю, ты боишься — в горах спрятал краденых овец. Все равно отберем, Ураз, если сам не отдашь. Отберем и отдадим в кишлаки все, что вы награбили, в Тангатапды отдадим беднякам, пастухам, каким ты был раньше. Вот так, Ураз. А насчет веры — не свои слова говоришь. Очень тебе хочется, чтобы Туркестан называли Мусульманабадом, да? — Джура посмеялся своим словам и будто невзначай добавил: — Это твой курбаши тебя учит, да?

— Курбаши делом занят, — уже спокойно ответил Ураз. — Так говорит Махкамбай.

— Ого! Жив, значит, Махкамбай, отец Худайберды? А я слышал, будто умер он…

— Какая плохая разведка у тебя, милиций! И как узнал, что домой заеду, — до сих пор не пойму! Не- ет! Махкамбай жив… И почему ты говоришь, милиция, что он отец Худайберды? Курбаши — не сын, приемыш Махкамбая. Болтают, будто Худайберды — сын Аппанбая.

— Какого Аппанбая? Ты не ошибаешься, Ураз? — торопливо переспросил Джура, и я услышал тревогу в его голосе и невольно оглянулся. Но никого и ничего не было видно в ночи, и только цокот копыт по дороге нарушал тишину. За разговорами мы перевалили Бештерак и теперь спускались к развалинам Селькелды; по-прежнему Джура держался рядом с Уразом, а я — чуть поотстав.

— Откуда же можно знать точно, кто чей сын? Эх, милиция… Был такой Аппанбай, жил в Тойтюбе. Давно, лет двадцать уже минуло, ушел Аппанбай в хадж и не вернулся. Говорят, умер по пути к святым местам. И будто бы Худайберды — его сын. Только родился уже после отъезда отца вскоре. А когда еще ребенком был несмышленым, года через два или три, Намаз-вор разграбил земли Аппанбая, сжег там все, а самого Худайберды и мать его забрал с собой, увез в Шагози. Может, мстил за что-то Аппанбаю, а может, выкупа ждал. И дождался. Махкамбай, он глава соседнего рода, дал большой выкуп и забрал к себе наследника земель Аппанбая, и воспитал его. Может, он родственник Аппанбаю или друг — точно не скажу…

— Нет, не может того быть, ошибаешься ты, — возразил Джура. — Я знаю точно: Аппанбай ушел в хадж через год после смерти жены.

— Ну, может, младшая жена была или просто женщина, как теперь узнать? Все же кто-то родил Худайберды — правда, милиция? Уж это я знаю точно, ты не спорь, — засмеялся Ураз. — Слушай, а почему интересуешься? Может, и ты из рода Аппанбая? Лицом на Худайберды похож, правда! И земли были бы твой, а, милиция? И стада, деньги!

— Замолчи! — сердито оборвал его Джура. — Не говори пустое. Вспомни лучше — от кого слышал эту историю?

— Откуда помнить? Уши есть, вот и слышат, что кругом болтают. Но такое говорил и сам Махкамбай!

— А кто может знать точно?

— Время прошло, милиция… Намаз-вор сжег тогда весь кишлак, кто уцелел — поразбежались, не осталось никого из людей Аппанбая, пусть земля ему будет пухом… Что за месть была у Намаза — не знаю.

— А мать Худайберды, она жива?

— Ой, милиция, как торопишься допрашивать! Боишься, сбегу по дороге, да? Не знаю я о матери его, откуда мне знать… Одни говорили, что умерла, другие — будто Намаз-вор убил ее. Не знаю.

Я слушал разговор Джуры с басмачом, мирный и почти дружеский, и удивлялся: зачем Джуре-ака история мертвого бая, чем интересно прошлое курбаши? Может, и его, проклятого Худайберды, не надо будет сажать, когда поймаем, а? Я видел, что Джура-ака почему-то сильно встревожен и взволнован и что забыл он и о дороге, и обо мне, а главное, о том, что Ураз может попытаться бежать. Вдруг нападет на нас? Я ощущал непривычную тяжесть маузера на боку и прикидывал как быть и что делать, если Ураз бросится на Джуру. Уж очень близко держался к нему! Выбьет из седла и окажется на своем коне, а там поминай как звали!

Но Ураз вел себя мирно и если не был увлечен разговором, как Джура, то все же говорил с ним не как с врагом, скорей как со старым знакомым — давно не виделись, а теперь вот встретились.

— Откуда знаешь Аппанбая, милиция?

— Батрачил у него… Он и в хадж брал меня с собой.

— Да ну, ты и хадж совершил, оказывается? Где же твоя зеленая чалма?

— Нету ее… Не дошел я до Мекки, вернулся с полдороги.

— Слушай, может, это ты убил Аппанбая?

— Ты в своем уме, а, Ураз?' Да я в то время бая отцом называл, благодетелем считал. Нет, напали курды, я один остался в живых, случайно. Но Аппанбай выехал в хадж после годовщины смерти жены, я точно помню. Худайберды ему не сын.

— Не знаю, милиция. Рассказал тебе, что слышал. Может, кто другой знает больше. Будешь в Шагази — найди аксакала Саксанбая, он самый старый в кишлаке. Спроси его.

Разговор прервался, и снова только цокот копыт на дороге и напряженная тишина вокруг.

Мы одолели уже больше половины пути — впереди показались развалины Селькелды.

— Так хочешь узнать, кто мать Худайберды? — будто что-то вспомнив, спросил вдруг Ураз.

— Ну? — Джура быстро повернулся к нему.

— А ты у него самого, у Худайберды, спроси!

Джура засмеялся облегченно.

— А что ж… Когда поймаем, обязательно спрошу!

— Нет, милиция, не поймаешь его. Или сбежит, или тебе ребра своим кинжалом пощекочет… Лучше сейчас спроси, не откладывая.

— Поиздеваться хочешь надо мной, Ураз, да?

— Нет, зачем, слово даю, можешь спросить. Через неделю свадьба его, женится Худайберды. Пойди на свадьбу и спроси. Хочешь, поведу тебя?

Джура не ответил, повернулся к Уразу, косо посмотрел на него — и все. Тогда Ураз сказал:

— Зря обижаешься, милиция. Я не сбегу. Хотел бы уйти — зачем тогда вернулся от границы? Я ведь не дурак, знаю, что Натан мог сказать обо мне. Басмачи недолго продержатся, я понимаю. Уходить не хочу. Что скажешь на это?

— Подумаю, — ответил Джура.

Дальше ехали молча. В Селькелды остановились, втроем съели плов, что завернула и дала с собой Уразу жена, и снова в путь.

С восходом солнца мы въехали в Алмалык.