него, дряхлая рама хрястнула, у самого уха свистнула пуля, и только потом дошел треск выстрела и сразу же повторился, но стреляли уже не в него. Там, внизу, в сарае, шла борьба. Он, упираясь сапогами в сучья, подполз к самому окну и взглянул вниз. Матерясь и хрипя, ворочалась во тьме куча тел. Ничего нельзя было разобрать. Неловко перебросив вперед ноги, он просунул их в окно и спрыгнул.

Перед ним возились трое.

— Петро, где ты? — крикнул он, и в тот же миг кто-то, расшвыряв остальных, вскочил. Не отдавая себе отчета, Климов ударил его рукояткой револьвера, и тот, охнув, осел.

Двое навалились на него, крутя и выворачивая локти.

— Выходи! — прохрипел Филин. Тяжело дыша, они поволокли оседающего бандита к выходу.

У двери в дом уже ждали остальные. Луч фонаря ударил в обросшее широкое лицо задержанного. Тот заморгал, попытался отвернуться.

— Здорово, Пал Матвеич, — сказал Клыч. — Достали тебя все-таки.

— Ништо, — сказал Тюха. — Пуля на пулю, баш на баш.

— В тебе нашей что-то не вижу, — сказал Клыч.

— А ты скажи своим легавым, пусть отпустят, — выхрииел Тюха и стал опускаться. — Под ребро пульнули, гады.

— Взять! — приказал Клыч. — Климов, позови хозяина.

Тюху поволокли за дом. Климов ринулся было в кухню, но хозяин, отдуваясь и утирая пот, спешил уже сам.

— Начальник зовет. — Климов распахнул перед ним дверь.

Во дворе свистел ветер. Пахло помоями и вылитым в окно самогоном.

— Что, Брагин, — сказал Клыч, поглядывая на луну, — понял, чем дело для тебя пахнет?

— По какой статье паяешь, начальник? — Хозяин угрюмо смотрел в грудь Клычу.

— И за незаконную торговлю самогоном, и за укрывательство уголовного элемента.

Оба помолчали. Слышно было, как шумят внутри дома ожившие после ухода сотрудников гости и как шумно дышит хозяин.

— Может, избегнуть есть тропка? — спросил изменившимся голосом Брагин.

— Избегнуть — нет. Отсрочить могу, — Клыч сунул в карман куртки наган, — а потом, может, суд и скостит по амнистии.

— Освети, начальник.

— Могу, — Клыч помолчал. Потом посмотрел на хозяина. — И чайную твою до другого раза погожу запирать. Вопрос есть. Ответишь, ходи в козырях.

— Ну? — Брагин перестал дышать.

— Кто пришил Клембовских?

— Не взыщи, — развел руками Брагин. — Не знаю.

— Климов, — сказал Клыч, — начнем опечатывать. Ты, Брагин, собирайся.

— Побойся бога, начальник, — застонал Брагин.

— Кто пришил Клембовских?

— Кот, — после долгого молчания сказал Брагин и испуганно обернулся. Никого не было. Только дверь кухни подрагивала от ветра.

— Сообщи, когда появится, — сказал начальник. — Климов, пошли.

В семь его растолкал Стаc.

— Службу проспишь, — сказал он и умчался.

Климов, с трудом продрав глаза, стал собираться. Майское солнце било в окно. По комнате медлительно двигался золотой водоворот пылинок. Дерево подоконника было теплым от падавших лучей. Из распахнутых створок окна широко входил запах цветущего сада и свежевскопанной земли.

Он вышел на крыльцо. Стас бегал по саду, и за ним с лаем носился щенок. Потом Стас стал наклоняться, раскидывать руки и приседать. Каждый день с неумолимой строгостью Стас развивал свое щуплое тело гимнастикой Мюллера. Климов сбежал во двор, размялся, поиграл полуторапудовичком, сохранившимся у хозяйки от былых торговых времен, потом ополоснулся водой из ведра и быстро оделся. Голубая рубашка с галстуком и штатский костюм стесняли его, но костюмы им всем были куплены угрозыском с процентов, полученных от продажи имущества банды Ванюши. Клейн считал, что агент губрозыска должен быть одет, как большинство населения города. А теперь все больше входила в моду штатская одежда, хотя в губкоме, губисполкоме и в некоторых других учреждениях все еще не решались изменить френчу и галифе. Война только что кончилась, да и кончилась ли? На севере добивали Пепеляева. Владивосток лишь полгода как стал советским. Подошел Стае.

— Поедим?

— Есть что?

— Хозяйка в кредит дала.

Пока ели, Стас листал книжку по цветоводству. В последнее время он бредил цветами. Добыл где-то семян и под смешки хозяйки засадил ими угол сада. Не было на свете более рачительного цветовода.

— Мне вчера Селезнев втык сделал, — говорил Стас, жуя горячую картофелину и морщась от ее жара, — говорит, я должен политпросветработу усиливать. А то, говорит, всякие там Гонтари черт знает какую бузу разводят, а мы им отпора не даем.

— Не знаю, — сказал Климов, — за что Гонтарю давать отпор. Нормальный парень… А вот Селезнев твой…

— Селезнев человек идеи, — перебил его Стас. — А нот Гонтарь и Филин — это точно: сознательности в них не вижу.

— Плохо свое дело делают? — спросил Климов. — Не припомню, чтобы тот или другой на дежурство не вышли, с опасной операции сбежали…

— Разве только в этом человек познается?

— В чем же, Стас? — спросил Климов, подчищая тарелку. — Объясни ты мне: живет на свете человек, хорошо делает свое дело, не подставляет другим ногу, смотрит на мир, видит его радости и с ними радуется, видит его недостатки и пытается их исправить. Разве это плохой человек?

— Эх, Витя, — с горечью сказал Стас, — не идейно ты мыслишь, не социально. Главное дело, на чьей человек стороне, за чью идею он готов голову положить!

— А если за свою собственную? — засмеялся Климов.

— Вот такой человек и есть индивидуалист и негодныйдля общества элемент.

Стас не умел жить без политработы, зря его в этом упрекал Селезнев.

— Вечером увидимся? — спросил Климов, дожевывая последнюю картофелину.

— Дежурю в танцзале Кленгеля.

— Тогда до завтра.

Бегом, потому что опаздывал, — а Клыч этого не любил, — Климов вылетел из калитки.

…В комнате подотдела на подоконнике сидел Селезнев в роскошном сером костюме, белой сорочке и «бабочке», туго стягивающей красную жилистую шею. Кепкой он сбивал пылинки с отглаженных брюк. За столом писал что-то Потапыч, дымя короткой обкуренной трубкой. В галифе и спортивной фуфайке, обрисовывавшей мускулатуру, прохаживался Филин.

— Не, ей-богу, — говорил, морща низкий лоб и самолюбиво посматривая на остальных. — Если что, я отсюда сматываюсь и открываю спортзал для гиревого спорта.

— Капиталец накопил? — спросил Селезнев, усмехаясь.

— Капитал найду! — упрямо тряхнул челкой Филин. — А без гирь жить человечеству невозможно.

— То-то вчера со всеми твоими бицепсами Тюху удержать не мог, — смешливо щурился на него Селезнев.