дом тоже… А сын бая давно умер, сестра его неизвестно где».

Но я не думал о жилье, искорка надежды, подогретой словами доброго старика, гнала меня в Шагози. Прошел я с версту по дороге — слышу сзади топот, и нагоняет меня верховой, а с собой ведет еще коня.

«Ата велел отдать коня вам, — сказал верховой, — вернете на обратном пути», — и протянул мне поводья.

Да, брат, много на свете хороших людей. Не будь их — не сидел бы сейчас с тобой…

Приехал я в Шагози — вижу, тридцать-сорок дворов всего, бедный очень кишлак, и ни жены моей, ни знакомого лица. Из прежних жителей, людей Аппанбая, не осталось никого. Часть Намаз перебил, часть разбежалась…

«Сказывали, будто увез Намаз-вор с собой женщину одну, и будто имя ей было Ортикбуш, а с ней ребенок малый…» — вспомнила седая старуха, и больше никто ничего не знал. «Моя ли это Ортик? Мой ли ребенок?» — гадал я, но точнее узнать не мог, а следа никакого не оставалось. Искать больше было негде.

Я заехал в Тойтюбе, вернул аксакалу лошадь, поклонился старикам и отправился в Ташкент.

Ну вот, а там уже познакомился с Костей Зубовым— он в милиции работал и меня к себе взял: подружились мы. Потом вместе гонялись в Фергане за Мадаминбеком и Холходжой, известные басмачи были, слыхал, наверное? А в прошлом году нас снова направили в милицию, уже сюда. Я стал большевиком, Костя меня и рекомендовал. И вот год минул, как работаю в Алмалыке. Но если слышу что-то об Аппанбае или людях его, волнуюсь и думаю о пропавшей жене моей Ортикбуш. Жива ли? Если умерла, то где могила? О ней ли говорила старуха в Шагози? И если так, то что с ребенком, с моим ребенком?

В дверь постучали. Я поднялся с кровати и еще под впечатлением рассказа Джуры-ака пошел открывать. Теперь-то я понимал, почему он так долго расспрашивал Ураза!

На пороге стоял Натан, бледный и насмерть перепуганный. Я впустил его в комнату, он молча подошел к Джуре, опустился на колени и низко склонился.

— Товарищ начальник, простите меня, бедного. Я приезжий человек, родина моя Бухара, в поисках хлеба насущного пришел в этот город…

— Встань, Натан, — спокойно попросил Джура и сам стал помогать сапожнику подняться. — Ну что опять стряслось?

— Ничего, товарищ начальник, ровно ничего. — Натан поднялся с колен и сел на стул. — Вы, оказывается, схватили этого нечестивца Ураза. Большое дело сделали, товарищ начальник! — Он приложил руки к груди. — Я рад! До каких пор эти басмачи будут нас мучить?

— Разве тебя тоже мучили, а, Натан?

— А как же! Просят деньги, золото. Откуда возьму? Беден я, пятеро детей у меня, с женой вместе шесть, все кушать просят. Революция нам счастье дала…

— Зачем пришел, Натан? — прервал его Джура.

— Товарищ начальник! Не говорите обо мне разбойнику, зарежет ведь, зарежет, а я тоже человек!

— В тюрьме он, как зарежет?

— Не знаете его, товарищ начальник, сущий шайтан. Убежит.

— Это от меня-то, Натан? — удивился Джура.

— Простите, товарищ начальник, вы великий человек! Но сбежит он и от вас.

— Ураз сам сдался. Мы не ловили, — сказал я.

— Ураз? Сам? Басмач сам сдался? — не поверил Натан. — Не смейтесь надо мной, бедным, товарищ начальник.

— Правда, Натан, — подтвердил Джура. — Не веришь — спроси у него самого.

Щеки Натана порозовели.

— Ах, товарищ начальник! Вы великий человек, я маленький человек, Ураз тоже человек, наверное, кушать хочет. Разрешите, обед принесу, товарищ начальник, Ураз хворый, он плов любит.

Джура рассмеялся.

— Ладно, неси.

Натан поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.

— И ты предлагал его арестовать, а? — насмешливо упрекнул меня Джура. — Таких, как он, много, надо привлечь их, постепенно перетянуть к нам, на нашу сторону. Тогда тоже, как Ураз, плов кушать будем, поэт…

Вошел солдат-конвоир.

— Товарищ Саидов, тот вас спрашивает…

— Кто тот?

— Да этот… басмач. Я говорю: «Спит, нельзя будить, ночь не спал, тебя, головореза, ловил». А он все свое талдычит и ругается еще: мол, важное сообщить хочу, зови скорее…

Джура вышел с конвойным, скоро вернулся, бросил мне с порога:

— Вставай, браток, найди Зубова скорее, а я еще с Уразом побеседую…

Начальника милиции я нашел у амбара — провожал в Тангатапды последнюю арбу с пшеницей. Джура уже ждал нас в кабинете Зубова.

— Басмачи готовят нападение на продотряд, идущий в Чадак, — встретил он нас новостью.

— Откуда сведения?

— Ураз сказал. В пятницу обоз должен выйти из Коканда. У Чадака — засада Худайберды.

— Османов! — позвал Зубов.

Вошел конвоир.

— Приведи Ураза… А не врет он, Джура?

— Верю ему.

— Уж очень многим ты веришь… Как бы не вышло нам боком!

— Послушайте лучше, что он предлагает. «Отпустите меня, — говорит, — я приведу Вам тех, что в засаде. Старший — уйгур, Абдуллой зовут. Не ладит с Худайберды».

Конвоир ввел Ураза. Теперь он не прятал, как утром, взгляд, держался смелее. «Решился», — подумал я.

— Не обманываешь нас, Ураз?

— Не люблю обманывать,

— Сколько их будет в засаде?

— У Абдуллы двадцать человек. Пойдет он — пойдут все.

— Как узнал, что продотряд выйдет в пятницу?

— Худайберды сказал. В Коканде его человек есть. Большой человек. Я раз видел, угощал eгo Худайберды. Но имени и кто такой, не знаю.

— Бежать хочешь, а, Ураз?

— Жить хочу, — глухо молвил Ураз и опустил голову. Потом добавил: — Отпустите — всех их приведу сюда. Только есть условие.

— Какое?

— Не сажайте их. Ведь вышел такой приказ, слыхал .

— Османов! — распорядился Зубов. — Уведи.

Конвойный вывел Ураза.

— Ну, Джура, что делать будем?

— Разреши Костя!

— Сбежит — потом волосы на себе рвать будем.

— И все-таки разреши. Я с группой пойду в Чадак; если Ураз не приведет людей Абдуллы, тронемся в