Дахау. Там я оставался до конца ноября 1943 г., затем переехал в Аллах в исправительный лагерь Ваффен-СС, где пребывал по 28 июля 1944 г. В этот день я был освобожден и направлен в специальный полк Дирлевангера. В мою часть я добрался 7 августа 1944 г. в Варшаве. Я принимал участие в сражениях в Варшаве по 24 августа 1944 г. В этот день меня ранили. Лечение в госпитале продолжалось по 2 декабря 1944 г. Затем я получил приказ выехать в мою часть, которую я нашел приблизительно спустя неделю в Словакии. Вместе со штурмовой бригадой Дирлевангера, в течение короткого времени с одной частью вермахта и еще с 8 полком полиции СС я принимал участие в сражениях на Восточном фронте, на разных участках фронта до момента, когда я был взят в плен 27 апреля 1945 г. 20 августа 1945 г. я был освобожден из российского плена и через Германию добрался до Австрии, где случайно был арестован австрийской жандармерией 15 апреля 1946 г. Мои показания, данные перед американским офицером СИС в Бадгастейн 15 апреля, если не совпадают с моими сегодняшними показаниями, являются недействительными. Заявляю, что в Дембице в отношении поляков и евреев я не издевался над ними и не совершал преступлений. Что касается моего участия в боях бригады Дирлевангера во время восстания в Варшаве, то я готов сделать их подробную опись. Это все.
К этому протоколу приобщено мое собственноручное показание. Это показание я подписал на каждой странице и сегодня в присутствии майора В. Чеховского поставил под ним собственноручную подпись. Все эти данные я написал согласно правде. В связи с этими событиями я в свое время вел точный дневник, который где-то пропал во время моего пребывания в российском плену.
Я отчитался на посту по ул. Вольской у офицера вермахта для дальнейшего направления меня в часть, в которой я должен был получить оружие. Меня направили на несколько домов дальше, где находились на складе боеприпасы специального полка. Там меня принял один штурманн, кстати, узник исправительной колонии СС, значит, знакомый с прошлых времен.
Склад боеприпасов находился на парковой площади перед небольшой часовней. Этот штурманн принудил меня выбрать из кучи автомат, патронташ, боеприпасы и несколько ручных гранат. Я не мог с ним справиться потому, что он постоянно пил водку. Это было сразу после полудня. Я должен был ждать грузовика, чтобы попасть на передовые позиции, потому что эта дорога во многих местах находилась под перекрестным огнем снайперов АК. Для того чтобы убить время, которое осталось до заката, я пошел на прогулку. За часовней находился госпиталь, в котором работали польские врачи и медсестры. Несколько машин-санитарок стояло, уезжало или привозило раненых. Я наблюдал за этим довольно долго. Большинство из солдат получили ранения в голову или живот. Среди них были солдаты СС, казаки, полицейские, солдаты вермахта и летчики. Скоро мне уже надоело на это смотреть, и я пошел дальше. Куда бы я ни посмотрел, повсюду находились следы ужасных разрушений. Здесь выгоревший скелет трамвайного железного вагона, в нескольких метрах дальше справа наполовину сожженная лошадь, останки разрушенной и почерневшей от огня стены, развал, разрушение, заразный воздух…
Я пошел к одному длинному дому, который еще недавно являлся лагерем. Этот дом не был сгоревшим. В каком-то бюро я заметил тетрадь на немецком языке. Я ее прочитал. Там находилась опись убийства 12 тысяч польских офицеров в лесах Катыни. Зачем это постоянное кровопролитие? Никакая из наций в мире, как Польша, не получила на протяжении столетий столько жертв. Однажды я читал о героических сражениях Понятовского, Костюшко и других лиц, которые сражались исключительно за свою свободу, а даже в случае Бема, который пожертвовал собою за свободу чужого, также угнетенного государства. А что здесь происходило? Вот потомки давно умерших, но не забытых борцов за свободу собрались, чтобы прекратить многолетний гнет. Борьба до победы или гибель.
Я медленно шел вдоль улиц, везде я видел ту же самую картину тотального уничтожения. Здесь каждый дом стал полем боя. Страшную тишину прорывал время от времени какой-то выстрел или вой мин. Остановившегося на углу улицы, меня поразила никогда мною не виданная картина. У стены дома лежало несколько трупов. Некоторые [тела] совсем сожженные до угля, другие только наполовину — немые свидетели безжалостных действий. Над некоторыми телами клубились насекомые и мухи. Они должны были целые дни лежать под жгучим солнцем, но не было никого, кто бы их захоронил. Было ужасным видеть, как эти люди, которые, может быть, не принимали участия в боях, были здесь сожжены и стали наживкой для насекомых. Кто-то когда-нибудь ответит за это? Нет оправдания для такой жестокости.
На следующий день утром я не мог попасть на первые линии, однако я должен был быть в боевой готовности. Я забрал свои вещи, вскочил на машину, которая на большой скорости хотела сбежать от пуль АК Несколько раз мы застряли, машина была также обстреляна, однако мы пробились. Около одного большого здания водитель остановился. «Здесь ты останешься», — сказал. «Старый тоже здесь находится», — крикнул мне вслед в тот момент, когда я уже заходил в здание. Под прозвищем «Старый» он имел в виду ужасного СС-оберфюрера Дирлевангера. Я прибыл к одному офицеру, который незадолго до этого направил меня в 1-ю штурмовую роту 1-го батальона. «Ты будешь обслуживать пулемет в 3-й группе» — сказал мне командир роты. Я направился в группу. Вместе со мною она насчитывала 9 человек Впечатление, которое они производили, было не из лучших. Некоторые из них лежали на земле, другие играли в карты или курили, рядом с каждым находилась посуда или стакан с вином или водкой. Беспорядок, грязь и отвратительный запах — ничего, что могло быть для меня приятным. У роты был перерыв между боями, однако она постоянно была в ожидании тревоги. Поэтому я должен был оставаться в группе. Мои занятия ограничивались наблюдением за другими, которые не обращали на меня никакого внимания.
Мы так пробыли два дня, прежде чем была поднята тревога, которая скоро была снята. Снова я прислушивался к разговорам других. Малоинтересным было прислушиваться [к] постоянным эпитетам этих других. Семеро из них являлись уголовными преступниками, наказываемыми один или больше раз, все имели на своем счету 5–8 лет пребывания в концлагерях. Только один не был преступником. Для того чтобы убить время, я смотрел по сторонам и занимался своим пулеметом.
Однажды утром была поднята тревога. В быстром темпе нас направили в центр города «для подкрепления» — так это называлось. Снятые с передовой позиции роты, уставшие и грязные, они шли нам навстречу. «Штурмовая рота X исчерпана», «Командир тоже убит!», «Убийственное сопротивление», — такие и им подобные крики я слышал. Звучали отдельные выстрелы. На одной большой площади нас встретил сильный огонь пулеметов и автоматов. Были раненые. Они были отправлены в тыл. Вперед! Наконец мы достигли ворот дворца Брюля. Несколько пикирующих бомбардировщиков пролетело с грохотом в юго-западном направлении, бросая свои тяжелые бомбы на расстоянии лишь только 100 м. Зазвенели разбитые окна, осколки и камни долетали даже до нас. В скором времени пришли другие отряды. Распределены квартиры. Это великолепное здание избежало разрушения, за исключением нескольких ударов гранатомета. Однако внутри царствовал большой балаган — картины, зеркала и мебель имели явные следы умышленного разрушения. Все вещи, которые там были найдены и оказались непригодными, были выброшены через окно.
Ближе к вечеру все успокоилось. Я пошел в парк, расположенный вблизи, и сел на скамейку. Здесь царствовал глубокий покой. Чем я стал? Как это случилось? Побег из Дембицы, помощь со стороны поляков, преподаватель в Рыманове, арест, Монтелюпих (тюрьма гестапо в Кракове —
