ассортименте на 22 языках, МНОГО ДА, МНОГО НЕТ, ПОКЛОННИКИ-НЕГРЫ, ПОКЛОННИЦЫ, АТЛЕТИЧЕСКАЯ — да ладно вам — БОРЬБА С ОГНЕМ (ТРАДИЦИОННЫМ), БОРЬБА С ОГНЕМ (ЯДЕРНЫМ), БОРЬБА С ОГНЕМ (ГОРОДСКИМ), СОБОРНАЯ АКУСТИКА…

«Мы, естественно, вынуждены прибегать к некоему шифру, — продолжает Управляющий. — Как всегда. Но взломать любой шифр не так уж сложно. Вот почему оппоненты обвиняют нас в том, что мы презираем народ. Но вообще-то мы играем по правилам. Мы не чудовища. Мы понимаем, что нужно дать им некий шанс. Нельзя ведь отнимать у них надежду, правда?»

«Фольксваген» теперь в центре Л.А., где поток машин жмется к обочинам, пропуская автоколонну — темные «линкольны», несколько «фордов», даже какие-то «джи-эм-си», но ни одного «понтиака». На ветровых и задних стеклах — флуоресцентные оранжевые наклейки с надписью ПОХОРОНЫ.

Теперь Управляющий шмыгает носом:

«Он был одним из лучших. Я сам поехать не смог, но послал высокопоставленного помощника. Интересно, кто его заменит», — и нажимает тайную кнопочку под приборной доской. На сей раз вместо смеха — редкие мужские «оло-хо» с оттенком сигарного дыма и выдержанного бурбона. Редкие, но громкие. Слышны отдельные фразы — например, «Ну ты даешь, Дик!» и «Слушайте, слушайте.».

«У меня есть фантазия о том, как я умру. Вам, наверное, платят они, но это ничего. Вы послушайте. 3 часа ночи, шоссе Санта-Моника, тепло. Все окна опущены. 70, 75 в час. Ветер задувает в машину и подхватывает сзади с пола тонкий пластиковый пакет, обычный пакет из химчистки: он плывет по воздуху, подкрадывается из-за спины, призрачно-белый в свете дуговых ламп… обертывает мне голову, такой тонкий и прозрачный, что я и не замечаю, пока момент не упущен. Пластиковый кокон удушает до смерти…»

По шоссе Голливуд, между таинственно крытой фурой и жидководородным танкером, зализанным, как торпеда, мы подъезжаем к целому каравану губных гармонистов.

«Хорошо хоть не тамбурины, — бормочет Жлобб. — Слава богу, в этом году тамбуринов поменьше».

Близится вечер, туда-сюда раскатывают теплоизолированные грузовики общепита. Их гофрированные плоскости блестят, точно озеро питьевой воды после трудного пустынного перехода. Сегодня День Сбора, и мусоровозы дружно направляются на север, к шоссе Вентура — мусорный катарсис всех цветов, форм и степеней износа. Возвращаются в Центр, собрав скорлупу Сосудов…

Вой сирены застает вас обоих врасплох. Жлобб пристально глядит в зеркальце:

«У вас же при себе нет?»

Но сирена громче полицейской. Она обволакивает бетон и смог, затопляет бассейн и горы, растекается, и никакому смертному не добраться до ее границ… не дойти вовремя…

«По-моему, это не полицейская сирена. — Крутит кишки, вы тянетесь к ручке длинноволнового радио. — По-моему, это не…»

— Raumen[407], — кричит капитан Бликеро. Заправлены баки с перекисью и перманганатом. Гироскопы запущены. Наблюдатели съежились в щелях. В кузове урчащего грузовика лязгают убранные инструменты и снаряжение. Расчет загрузки аккумуляторов и сержант, вкрутивший чеку взрывателя, забираются следом, и грузовик уползает по свежим земляным колеям за деревья. Несколько секунд Бликеро стоит на пусковой площадке, озирается, проверяет, все ли в порядке. Затем отворачивается и, тщательно отмеряя шаг, уходит к автомобилю управления пуском.

— Steuerung klar?[408] — спрашивает он мальчика за пультом управления.

— Ist klar[409]. — В огнях пульта у Макса жесткое, упрямо золотое лицо.

— Treibwerk klar?[410]

— Ist klar; — это Мориц у пульта ракетного двигателя. На шее у него болтается трубка — туда он сообщает Оперативному Пункту: — Luftlage klar[411].

— Schlussel auf SCHIE?EN[412], — командует Бликеро.

Мориц поворачивает ключ в положение «СТАРТ».

— Schlussel steht auf SCHIE?EN[413] .

Klar.

Тут нужны длительные драматические паузы. Голова у Вайссмана должна бурлить последними видениями кремовых ягодиц, стиснутых в страхе (что, ни единой струйки говна, либхен?), последнего занавеса золотых ресниц над умоляющими юными глазами, заткнутый рот пытается слишком поздно вымолвить то, что надо было сказать в палатке вчера вечером… глубоко в глотке, в пищеводе, где в последний раз взорвалась головка Вайссманова хуя (но что это, прямо за содрогающейся шейкой, за Изгибом во Тьму Вонь И… Белое… Углом… Ждет… Ждет Когда…). Но нет, ритуал стиснул всех бархатной хваткою. Такой мощный, такой теплый…

— Durchschalten[414]. — Голос Бликеро спокоен, ровен.

— Luftlage klar[415], — окликает Макс от пульта управления.

Мориц жмет кнопку «VORSTUFE».

— Ist durchgeschaltet[416]

Пауза в 15 секунд, пока выравнивается давление в кислородном баке. На пульте у Морица вспыхивает свет.

Entluftung[417].

— Beluftung klar[418].

Загорается лампочка включения двигателя: Zundung.

— Zundung klar[419].

Затем — «Vorstufe klar»[420]. Vorstufe — последняя позиция, с которой Мориц еще может сделать откат. Под Ракетой разгорается пламя. Густеют цвета. Тянутся четыре секунды — четыре секунды неопределенности. Даже ей нашлось место в ритуале. Высококлассный офицер управления пуском отличается от офицера, обреченного на посредственность, тем, что твердо знает, в какой миг этой колокольной и набитой преданиями паузы скомандовать «Hauptstufe».

Бликеро — мастер. Он довольно рано выучился впадать в транс, ждать озарения — и озарение не заставляет себя долго ждать. Бликеро никогда не говорил об этом вслух.

— Hauptstufe.

— Hauptstufe ist gegeben[421].

Пульт управления пуском защелкнут навсегда.

Гаснут две лампочки.

— Stecker 1 und 2 gefallen[422], — рапортует Мориц. Выбитые заглушки падают на землю, мечутся в брызгах пламени. На подаче самотеком пламя ярко-желтое. Потом взвывает турбина. Пламя внезапно синеет. Шум его разрастается в бешеный рев. Еще мгновение Ракета стоит на стартовом столе, затем медленно, дрожа, яростно напрягая мускулы, начинает подыматься. Спустя четыре секунды, согласно программе, совершает поворот. Но пламя ослепляет, и никто не видит Готтфрида в Ракете — теперь он разве что эротическая категория, галлюцинация, вызванная из этой синей ярости в целях самовозбуждения.

Этот подъем будет предан Гравитации с потрохами. Но двигатель Ракеты, раздирающий душу низкий