Ответили мне хором. Все были согласны. Ребята полезли в рюкзаки за тетрадками. Заскрипели перья, загадочно зашелестели листки тетрадок. Не успокоился только низенький, рыжий, как подсолнух, мальчишка с длинной серьезной фамилией Алибекниязходжа-заде. Он был у нас в отряде самый маленький, самый задиристый и, кажется, самый трусливый. Алибекниязходжа-заде подсаживался то к одному, то к другому мальчишке и, опасливо поглядывая на Игната, говорил:

— Он думает, что он лучше всех, да? Он лопух, да? Как пойду, как дам ему по башке! Ты понял, да?

Я уже немного знал Алибекниязходжа-заде и поэтому радикальных мер не принимал. Башке Игната пока ничего серьезного не угрожало.

Ребята не успели изложить свои впечатления в дневниках. Только они расписались, появился почтальон с толстой дерматиновой сумкой на груди. Он остановился возле чайханы и помахал над головой телеграммой.

— А ну, кончай базар! Кто тут начальник похода Нечаев? Выходи!

Я бросил тетрадку и помчался к почтальону.

— Я Нечаев. Что случилось? Где телеграмма?

Почтальон недоверчиво посмотрел на меня и кратко, по-милицейски сказал:

— Документы!

Он долго изучал мое удостоверение. Склонив голову, как скворец, поглядывал краем глаза сначала на фотокарточку, потом на меня. Видимо, в его представлении начальник похода должен был выглядеть несколько иначе… Но все-таки почтальон убедился, что я — это я. Он отдал мне телеграмму, козырнул и смущенно сказал:

— До свиданья, товарищ Нечаев.

Дрожащими пальцами я развернул телеграмму и прочел:

Тьфу, чтоб ты сгорел!

Я подозвал рыжего Подсолнуха, вручил ему телеграмму и строго сказал:

— Иди на почту и дай ответ.

— Мне самому писать, да? Что писать?

Я скользнул взглядом по лицам ребят, обступивших меня со всех сторон, и сказал:

— Напиши так: «Дорогая мама! Я чувствую себя отлично. У меня нет ни гриппа, ни коклюша, ни ангины. Не посылай мне больше телеграмм. Мои товарищи могут подумать, что я неженка и маменькин сынок. Ты знаешь, что это не так. Твой сын Алибекниязходжа-заде человек смелый, решительный и отчаянный. До свиданья. Жди меня и не волнуйся».

Алибекниязходжа-заде выслушал меня и очень серьезно спросил:

— Денег на такой ответ хватит, да?

— Если не хватит, сделаешь короче. Иди!

Подсолнух отправился на почту сочинять телеграмму, а я снова взялся за свою тетрадку. Но вдохновенье уже ушло. Я сидел на суфе и думал о том, что это только начало забот и руководить отрядом из девяти мальчишек и одной девчонки не так просто, как думал я вначале.

Мои размышления прервала Муслима. Она вместе с ребятами привела на веревочке какого-то вислоухого и тощего, как стиральная доска, пса.

— Александр Иванович, — сказала Муслима. — К нам пришла собака… Что с ней делать?

Ну вот, здрасьте. Только собак нам и не хватало!..

— Как это — пришла? — спросил я, раздумывая, что ответить Муслиме и как распорядиться этой злосчастной собакой. — Она что — сама пришла?

— Конечно, сама. Спросите, кого хотите…

— Гм… А почему она на веревочке?

Муслима выронила из рук конец собачьей веревки и сообщила:

— Видите, она все равно не уходит. Она же нас любит.

Собака действительно никуда не уходила. Она стояла возле Муслимы и преданно смотрела мне в глаза. Но не могла же она полюбить и меня? Она видела меня первый раз в жизни!

Муслима погладила собаку по голове и сказала:

— Александр Иванович, это очень хорошая собака. Мы за нее ручаемся. Давайте возьмем ее. Хоб? Мы вас все просим… Игнат тоже просит. Ты где, Игнат? Правда, ты тоже просишь?

Игнат стоял сзади всех. Он угрюмо кивнул головой. Это значило, что он тоже присоединяется к большинству и собаку сомнительной масти и породы надо брать с собой в поход.

Воля коллектива — закон. Я сказал, что собака принимается в отряд, на общих основаниях. Должность — сторож, питание — трехразовое, режим — походный. Устанавливается пятидневный испытательный срок. Если за это время собака никого не покусает, не сожрет общественных продуктов и будет вести себя культурно с точки зрения санитарии и гигиены, она останется в отряде. Если нет, я лично вышвырну ее вон.

Ребята обрадовались и тут же принялись купать новобранца в арыке и драить его щеткой. Пес послушно переносил эти житейские неприятности. Только вертел длинным хвостом и оглушительно хлопал мокрыми, как тряпка, ушами. Игнат, стоя в стороне, с любопытством смотрел на процедуру и двигал бровями.

Плов, возле которого колдовал чайханщик, еще не успел как следует распушиться и подрумяниться, а уже со всех улиц, одна за другой, к чайхане катили грузовики, «Волги» и горбатые, будто колорадские жуки, «Запорожцы». Шоферы входили в чайхану, оглушительно хлопали ладонями и еще с порога кричали:

— О, чайче, як плов бие! Чайханщик, давай один плов!

Люди, которые поедят настоящего таджикского плова, становятся добрее и отзывчивее. Прошло несколько минут, как чайханщик ударил скалкой по блестящему медному тазу, а у нас уже все было в порядке. Путаясь в собственных ногах и наступая на лямки вещевых мешков и концы палаток, мы грузили свои вещи в два новеньких, будто специально для нас приготовленных, грузовика. На темно-зеленых, не тронутых солнцем и пылью бортах, было размашисто написано мелом: «Перегон». Машины эти ехали в колхоз. В Нуреке они только заправятся и покатят дальше. Но я думаю, мы все-таки уговорим шоферов и посмотрим строительство Нурекской ГЭС.

В головную машину село девять ребят. Кабину второго грузовика захватил Алибекниязходжа-заде. Я и собака, которой дали кличку Гранка, расположились в кузове. Кроме нас, тут больше никого не было. Гранка сидела на собственном хвосте, внимательно смотрела на меня и показывала в задаток острые белые зубы. Но я уже смирился со своей участью. В конце концов газетчику не первый раз рисковать.

Наши шоферы обедали по-фронтовому: раз, два и — готово. Завели моторы, крикнули нам — «поехали!» — и рванули вперед. Колеса без устали мотали километры. Перед глазами возникали и тут же исчезали все новые и новые картины. Вот, лениво помахивая саженными крыльями, снялся с обочины и улетел прочь горбоносый гриф. Вот ползет прямо на дорогу полуметровая ящерица — варан, а вон,