ключице у Марфы, который сам подарил ей; снизу Марфа увидела  росписи на потолке и гетманский подбородок; сверху -  чучело гетмана над Киевом в светлый день... у Марфы затекает рука...  чучело, словно кит, плывущий хвостом вперёд - усы торчат из мешка,  это - Иван Степанович, гетман Мазепа, мммаа! - толпа выдыхает паа!...  Тополя пузырятся перед несбывшимся королём Украины, толпа  имеет голову серной спички, и вот поочерёдно сгорают усы на скобе,  и мешок оживляется битвой с оранжевым шаром, нашарив его в себе.  Катится пара дворцом, наконец, расцепились, дрожат, разошлись по углам,  она спиной повернулась и кровь стирает с лица перед оконным стеклом.  Мазепа ей говорит: я не ищу себе места в тебе, уходи!  Крестница кровь стирает с лица, платье разорвано сзади и на груди,  лопатки её сближаются так, что мог бы Мазепа их вишенкой соединить, -  несмь доволен Владыко Господи, да внидеши... - но тотчас теряет нить,  несмь доволен Владыко Господи, да внидеши под кров души моея,  всякий кусок золота в невесомости принимает форму тела ея.  Ввёл он крестницу в спальню, где окна распахнуты и пахнет травой  пол покачнулся под ней, и от испуга вцепилась она в рукоятку  над головой и взлетела. Пыль оседает пока, мы разберём гордый закон                                                                 механизма:  гостил у Мазепы однажды инженер из Вероны, пионер терроризма,  с фиолетовыми волосами, что-то от барбариса под слабым дождём                                                                 Мазепе  в доме мечталось давно оборудовать мышеловку для знати, трепет объял  инженера, он создал устройство, и ускакал возводить карусели в                                                                 Варшаве.  На потолке были два блока из дуба укреплены и свободно вращались,  специальный канат был пропущен по блокам, и с одной стороны к нему  привязали бобовой формы местные валуны, а с другой стороны цилиндр,  в котором был вырезан паз для упора, дабы не давать  увести через блоки канат, но если тянуть его на себя,  сразу упор вылетал из гнезда, и хитрый канат вверх забирал  машинально, так и Марфа, дёрнув за рукоятку, была поднята  над спальней, этого мало: место, где стояла она на полу,  обратилось в колодец. Так задумал Мазепа.                                                                 Так исполнил Веронец.  Что сказать о колодце, когда он ни звука не возвращал и топил                                                                 перспективу?  Легче влезть на стеклянную гору или разговорить полтавскую Деву  в угольно-синем белье под оранжевой газовой блузой, оборона во                                                                 взгляде.  Сколько старшин и полковников Хортицы себя показали  на италианском снаряде!  Сколько бледнели они - лишь бахрома кумачовых рубцов на лице                                                                 набрякала,  канули те воеводы, и рукоятка, качаясь, их души вокруг растолкала.  К той рукоятке мясо цепляли, кусища, ну прямо с пирушки пещерной, -  взвейтесь, собачки, и затвердейте от страха, торча, как прищепки!  Марфа летала туда и сюда, каблуки наставляя на гетмана, амплитуда свежела,  вот ее вынесло кверху, и воздух она обняла, отпустила и села  гетману прямо на плечи, и он покачнулся, и левой рукой прикоснулся к                                                                эфесу,  и ощутил щеками укол шёлка чулок, побудивший в нём силу, поперечную  силу, берущую в битву полезную Дарвина и морскую звезду, -                                                                 всех! - помимо  той черепахи, (см. предыдущую главку) что с Карлом сравнима.  В мышцах любовников смешана крепость лопастей и небес,  а когда возвратились они, увидали: в тысячах поз  казаки сопели в испарине, разбросанные, словно отрезы сизого шёлка,  ножки собачек скобкой согнулись, а спинки утрамбовались,  и выросли шейки,  ибо - эволюционировали: с нижних лавок взяли запасы и захотели                                                                 с верхних;  торты нетронутые лежали, но башни их повреждены - все в луковых перьях,  и рыбьи скелеты - мел, а головы их - фольга, а в мисках из-под салата -  уши кабаньи - 6 штук, у него бывает и больше, когда отряхивается от                                                                 болота,  у лучших котов концы хвостов раздвоились и умели отщипывать пищу,  мерцали осколки тарелок - были съедены тыщи и не съедены тыщи;  иглицы- птицы, зобы раздувая, клевали столы и пушистые сдобы                                                                 крошили,  грудились кости обглоданные и дрожали кустиками                                                                 сухожилий,  были колбасные палки проедены вдоль для забавы, но как -                                                                 непонятно;  всюду играл холодок, и ловили друг друга по залам, как львы,                                                                 бурые пятна;  дух вычитанья витал, и торчали ножи, распрямляясь в святой простоте,  по одиночеству с ними сравнимы законы природы, ярящиеся в пустоте.  Солнце стояло в зените, и ночь во дворце, несмотря на раскрытые ставни,  может, к дверным и оконным проёмам были привалены камни,                                                                 я допускаю...  2.5.  Ни золотой саксофон за плечами, ни мотоцикл, ни брыль с полями.  Ты бредешь по стране под названием 'У', подобная рентгенограмме  Саксофоны... моторах... навстречу... размазываясь... панораме.  Что за воздух вокруг! Самый тот, что придал человекам носы!  Эти почвы пустили две крепких ноги для Адама степной полосы.  Бритый затылок, свисток из лозы, сиянье бузы и покосы взы-взы.  И создание на смерть ать-два, в оловянных ободьях неся барабаны,  закругляя свой путь и сужая, как панцирь устроен, рапаны,  и над конницей в небе не больше, чем школьные парты, парили фарманы  Но я стал музыкантом, а не адмиралом, работая в сельском баре,  где аграрии пили за любую пылинку, и всем воздалось по вере,  где дельфины в панамках шутили с блондинкой, найденной в море.  А тебя не листали стеклянные двери, молчали на них колокольцы,  и в камнях взволновались мельчайшие волоконцы,  времена сокращая, когда ты в наш бар вошла обогреться.  Ты была, словно вата в воде, отличима по цвету едва от воды,  а мы - оскаленными чернилами вокруг тебя разлиты,  есть мосты, что кидают пролёты в туман, и последний пролёт - это ты  Я увидел: идёт за тобой неотвязно размахом баталия,  в обороне бароны, и боров на них с бороной, и другие детали...  Все, теснимые бездной, края твоих юбок топтали.  Разрубленная сорочка. Разрубленная кожа. Разрубленная кость.  Измельченье молекул. О, рознь всласть! Есть  размеры, где жизни нет. Температура окрест 36,6.  Легче делать людей при такой погоде, чем их ломать.  Здесь и там ты расставлена вышками по холмам,  и огранкой твоих повторений охвачена битва - алмаз.  Как тугая причёска без шпильки, рассыпается этот ландшафт,  и на поле другое те же воины валом спешат,  щурятся с непривычки - они из других временных шахт.  Ведь полки могут строиться по вертикали,  повисая в небоскребах атак, образуя тающие гантели,  сталкиваясь наобум с теми, с кем ссорится не хотели.  Я узнал в тебе Марфу, носящую семя Мазепье.  Две косицы желты, карандашики словно, изгрызены степью,  только мой саксофон оценил твоё великолепье!  Ты - граница бродячая, всех разделившая стенами, -  водоёмы, леса и пустыни песчинок, сочтённых военными.  Государства лежат между Марфами или Еленами.  Баю- баю, под нашими вишнями дремлешь, колыша гамак,  кровь твою над тобой стёртым зеркальцем крутит комар,  он щекочет радары армад.

2.6. КОМАР Ты, комар, звенел в поэме, в  Петербурге, в Вифлееме,  жалил автора 'Аморес',  не жалел свиньи в помоях,  выходи на резкий свет, сдай  поэту свой стилет! Хором Солнце заслоняя,  как фата, сияет стая,  разворот и - черным крапом  вы качаетесь под небом.  Что такое небеси?  Закругленье на скругленье,  точка, тачка без оси. В комаре ли, в Вавилоне,  свиты тысячи мелодий,  кровь правителя и зека,  лошади и человека,  Лига Наций наш комар, он -  инцест, пунцовый шар! Вот сидит комар-мечтатель  на виске, как выключатель.  Чин кровавого побора.  Хочет грифелем Памира на арктическом щите  написать: я в пустоте. Ты всему эквивалентен,  ты пустотами несметен,  комарьё с деньгами схоже,  только те - одно и то же.  Облак твой легко умел  строить формы наших тел. Вы составились в такого...  Полетела ваша лава  над гуляющим Стокгольмом  казаком краеугольным  к северному королю.  Он заглатывал пилю- лю. А вы перед монархом  вывели своим манером  кровеносную систему, как  разбитая об стену  вдрызг бутылка каберне, -  капля в каждом комаре! Вы казались человеком шведу. - Что мне здесь под снегом чахнуть! - Карл вскрикнул. - Гарвей опрокинут мощью армий, есть иные смыслы крови! - И направился к Полтаве. Ты, комар, висишь над битвой,  в парикмахерской - над бритвой,  воин, поднятый на пиках, -  на своих ногах великих  над сражением - комар  от ужора умирал. Умирал, но - обожая  Марфу. Губы освежая -  Марфой. Где она ложится,  в картах чертится граница,  начинается война,  комаровичей весна. Он за Марфой паром вьётся  в виде что ли пехотинца,  энского полка эпохи  Северной войны. В дороге  по стране с названьем 'У' всё  доступно комару.

2.7. МЕДНЫЙ КУПОРОС. ВТОРОЕ ДЕЛОВОЕ  ОТСТУПЛЕНИЕ  Здесь я отдыхаю после похода десятилетнего завоевательного  на пятачке чернозёма в обилии дательного и зевательного,  в небе складками молний трещат хрустальные флаги,  клубни картошки торчат из земли, словно локти из драки;  бултых в океан, ночная страна, срывая времён пояса!  Да, кот забегает ко мне вслед за крысой, а ещё лиса  вслед за крысой, но наперерез коту, а он - котам атаман!  Кыш, коллектив зверей! - я в бодрый бью барабан.  Погружу микроскоп в лепесток и окунусь в окуляры,  там, словно в Смутное время в Москве, смерти размеры.  Вот разведу купорос, контролируя лакмусовой бумажкой!  Пешкой кажусь я огромной в балахоне и шлеме, шагая дорожкой.  Сад обливаю, как написано, 'до полного смачивания' из шприца.  Уж