ничего нельзя было сделать», или что-то вроде этого, а потом он опять начал просить: «Ну, дайте же я понесу портфель», но старший никак не соглашался: «Не беспокойтесь… Я уже привык… Жизнь всему научит…» Когда они отошли чуть подальше, пожилой спросил: «Ночью здесь, наверно, никого нет?» Молодой ему говорит: «Нет, нет, никого!», а сам при этом то и дело кланяется.

Мирча замолчал и посмотрел на Алеку, стараясь угадать, какое впечатление произвела на него эта история.

— И это всё? — задумчиво спросил Алеку.

— Всё! А тебе что, мало? Кто же всё-таки эти двое?

— И сам думаю о том же. Во всяком случае, хорошо, что ты вызвал меня. Это действительно важно. Пойду передам Санду.

Санду, конечно, забеспокоился, и, хотя ему не терпелось узнать от самого Мирчи все подробности, на пост он не пошёл. «Не стоит будоражить ребят, — рассудил Санду. — Когда тревожишься, и работа не ладится. А нам сегодня предстоит ещё много дел».

Утром на совете командиров было решено соорудить для малышей небольшой бассейн. Пустить их купаться в пруду нельзя было. А играть летом и не купаться — это всё равно что сидеть перед банкой варенья и не попробовать ни очной ложечки. И поэтому, недолго думая, ребята принялись копать бассейн на левом берегу пруда, в нескольких стах метров от адмиралтейства.

Работали молча. Мирча, Костя, Григорел и Лэзэрикэ сняли рубашки и пионерские галстуки, оставшись в одних штанах пли трусиках. Петрикэ тоже снял рубашку, но галстук оставил. Санду заметил это и сказал про себя: «Дельно!»

Становилось всё жарче. Песок под ногами раскалился. Топ, стороживший рубашки ребят, распластался на животе, разинув пасть и опустив уши.

Петрикэ, который копал неподалёку от Санду, выпрямился и спросил его:

— Интересно, а что они сейчас поделывают?

Санду вскинул удивлённые глаза:

— Кто это «они»?

— Не догадываешься?.. Нику и Илиуцэ.

— Вот не знаю… — И, поплевав на ладони, чтобы половчее было держать лопату, Санду добавил: — Не знаю и даже не интересуюсь!

— Ничуть? Ничуть? Совсем не интересуешься? Даже вот ни столечко? — Петрикэ показал на кончик ногтя.

Санду не ответил. Петрикэ опять стал копать. Тут ему попался земляной червь, он поднял его и бросил в пруд.

— Знаешь, что мне в тебе нравится? — спросил Петрикэ.

— Не знаю, — ответил Санду с напускным безразличием.

— Мне нравится, что ты всегда подумаешь, прежде чем что-нибудь сказать.

— То есть как?

— А вот так. Ты никогда не спешишь с ответом. И в школе тоже. Вызовут тебя к доске, спросят, ты молчишь, молчишь. Мы сидим как на иголках. «Крышка! Не знает!» А ты вдруг преспокойно начинаешь, и… пожалуйста — пятёрка! — Петрикэ вздохнул. — А я не такой…

— Ты уж очень горячишься.

— Знаю. А что делать?

— Сдерживаться.

— Легко сказать! Ты вот можешь, я уж знаю. И ты воображаешь, что я поверил, будто Нику и Илиуцэ тебя не интересуют? Держу пари, что ты дал бы миллион, только бы узнать, как они там.

— И проиграешь! Во-первых, у меня нет миллиона, а всего пять лей в копилке. Во-вторых, я прекрасно знаю, каково им там.

— А именно?

— Думаю, что скверно. Может быть, они и не сознают этого, но всё равно им скверно. Тот, кто порывает с друзьями, не может чувствовать себя хорошо.

Петрикэ захотелось поддразнить Санду.

— Ты сейчас заговорил точь-в-точь, как Дину. По-книжному.

— Возможно… Но ведь это правда. Знаешь, я как-то думал — говорят, нельзя жить без воздуха и без еды. А по-моему, и без друзей нельзя жить!

За работой они, наверно, ещё долго проговорили бы так. Обычно дома у Санду или у Петрикэ они засиживались до позднего вечера, и разговорам конца не было. Но дома им всегда кто-нибудь напоминал о том, что пора кончать. Теперь же их вернул к действительности колокольчик адмиралтейства, который подавал знакомые сигналы. Потом прибежал запыхавшийся дежурный Алеку и, переводя дыхание, еле выговорил:

— Санду, мы поймали… двух лазутчиков. Они хотели пробраться в порт… Ни слова из них не вытянешь. Требуют, чтобы их допросил самый главный. Ты, значит.

— Где же лазутчики?

— Мы их крепко связали и заперли в адмиралтействе.

— Ну, и как они там?

— Сначала стучали кулаками в дверь, потом унялись. Наверно, плачут.

— Почему же плачут? Не маленькие девочки?

Алеку повертел на пальце ключ от замка:

— Не такие уж маленькие, но думаю, что плачут.

— Пошли все туда!

Оставив лопаты в канаве, ребята впопыхах натянули рубашки и отправились к адмиралтейству.

Ключ повернулся в замке, громыхнул засов, и с жалобным скрипом, напоминающим мяуканье, растворилась дверь. Глазам вошедших представились две девочки. Одна, краснощёкая, коротко остриженная, с зелёными шустрыми глазами, расположилась на столе. Вторая, с длинными светлыми косами, сидела на стуле; она казалась выше той. Им было лет по двенадцать — тринадцать. Обе одеты в одинаковые синие юбки и белые блузки, в пионерских галстуках.

— Это и есть лазутчики? — шёпотом спросил Санду.

— Они! — ответил Алеку.

— А сам говорил, что они крепко связаны и плачут… Ничего похожего!

Ребята с законным любопытством разглядывали девочек, пытаясь угадать, что их привело в порт. Придерживая юбку, девочка, сидевшая на столе, спрыгнула прямо на середину комнаты. Петрикэ отступил на шаг, узнав Нину. Он насупился и прошипел:

— Что тебе тут нужно?

Нина пожала плечами и высунула язык.

— Надо их допросить, чего ещё ждать! — предложил Алеку, обрадованный тем, что наконец представился такой счастливый случай.

— Спроси, как их зовут, — согласился Санду.

Алеку сделал два шага вперёд к «лазутчикам», кашлянул и, выпрямившись, спросил:

— Как вас зовут? Отвечайте по очереди!

— Нина.

— Родика.

— Чем вы можете доказать это?

Девочки удивлённо переглянулись, и, когда Алеку повторил свой вопрос уже суровее и резче, Нина ответила:

— Завтра мы можем принести свои табеля. Я бы даже хотела, чтобы вы посмотрели мои отметки! Только одна четвёрка, а то всё сплошь пятёрки.

— У меня всё больше четвёрки, но троек — ни одной! Честное слово! — сказала Родика.

— Это нас не интересует! — повысил голос Алеку. — Можете иметь и двойки, и колы, и даже нули. Это вам не школа.

— Оно и видно, — сказала Нина. — В школе никто бы не стал нас запирать и связывать. — И с явной