улыбаясь.

— О чем?

— Что не пройдет и недели, как мы окажемся в состоянии войны с Людовиком.

Я не приняла этого пари.

Прошли две недели семейной жизни. Анри выделил мне целых две недели, хотя к концу уже сгорал от нетерпения заняться исполнением своих замыслов; я понимала, что удержать его дольше не смогу.

Чем же я развлекала неугомонного нового герцога Аквитанского, графа Пуату?

По большей части травлями и соколиной охотой. Остальное время — беседами и спорами, главным образом спорами. Анри не привык к размеренному образу жизни, не привык есть в определенное время. Уверена, что он вообще ел бы на ходу, если бы я позволила. Да, Анри не устроит мне пиршества и не осыплет меня розовыми лепестками. И не прикажет подать искусно приготовленного нежного павлина, который выдыхал бы пламя для моего развлечения. Есть он привык как можно быстрее и сразу переходить от еды к более насущным делам.

Невероятно много времени мы провели в постели.

Анри неутомимо повторял свои осады и штурмы. Думаю, что и я, к своей пользе, научилась кое-чему из области нападений и отступлений. Анри же оказался непревзойденным любовником.

Если бы я приняла предложенное мужем пари, то проиграла бы. Он, разумеется, оказался прав. Первый враждебный шаг: Людовик призвал Анри во дворец на острове Сите, дабы тот держал ответ перед своим сюзереном по обвинению в государственной измене. Нетрудно было угадать, что ответит на это Анри:

— Да черт его возьми, вот этого я делать не стану. Он меня что, дураком считает? Только я въеду в Париж, как меня тут же замкнут в темнице. Придется Людовику придумать что-нибудь похитрее.

Грамоту с монаршим повелением Анри порвал и бросил в огонь.

Людовик придумал похитрее.

До нас в Пуатье стали доходить сплетни — как заметил однажды Анри, зловонные, словно гнилое мясо, и такие же неприятные. Анри тут же отзывался на них, едко и в высшей степени непристойно. Людовик, стремясь оставить нас в изоляции, занялся сколачиванием враждебного альянса («Чтоб ему черт яйца оторвал!» — сказал на это Анри) и охотно протягивал руку дружбы всякому, кто имел зуб на меня или на моего несговорчивого супруга. Мы не слишком удивились, узнав, что враги плетут вокруг нас свои сети, хотя я и не ожидала подобной прыти от Людовика. Тут попахивало хитроумием Галерана. Евстахий Булонский, сын короля Стефана, подписал этот союз первым — он выигрывал больше всех, если бы Анри пал на поле брани («Да уж, этот подпишет, еще бы — дерьмо!»). Примкнул к Людовику и братец Жоффруа — просто чтобы спутать карты Анри, а может, ему пообещали больше замков, которые он сможет добавить к своим жалким трем («Этот ублюдок вечно вылезает, как вошь из-за ворота, как раз тогда, когда казалось, что ты ее задавил!» — сказал Анри и саданул кулаком по стене). Потом добавились еще два сына нашего старинного врага, графа Шампанского: Анри и Теобальд, тот самый, что безуспешно пытался меня похитить. Теперь же оба они, чтобы привязать их к Людовику покрепче, были помолвлены с моими малолетними дочерьми — Марией и Алисой («Я поотрываю яйца всей шайке этих ублюдков проклятых!»).

Я смеялась в ответ. Как это было ново для меня — он обращался ко мне, словно к мужчине, а не слабой женщине, которую надлежит не подпускать к делам государства. И это отвлекало меня от пронизывающей сердце болью мысли: ведь Людовик использовал против меня моих же дочерей. Я не хотела, чтобы Анри об этом догадался (хотя он, вероятно, все же догадывался), и находила время среди всех этих военных приготовлений, чтобы доказать ему свою привязанность. Говорить он со мной мог как с мужчиной, но в постели я неизменно была пылкой женщиной.

— А у Людовика оказалось больше ума, чем я раньше считал.

Внимание Анри переключалось на неотложные дела сразу же, как только он удовлетворял свои — и мои — аппетиты, а сердцебиение, которое я ощущала щекой, приходило в норму.

— Когда ты, Элеонора, любимая, родишь мне сына, Аквитания достанется ему, а твои дочери потеряют права на нее. Связав шампанских юнцов со своими дочерьми, Людовик побуждает их к тому, чтобы выпустить мне кишки прежде, чем я смогу зачать с тобой сына.

— Что ж, в таком случае я стану молиться, чтобы они потерпели поражение, — сухо ответила я, не очень-то довольная той ролью, которая отводилась мне в этой схватке за власть. — И чтобы ваши усилия продлить свой род увенчались успехом.

— Вам нет нужды о том молиться, душа моя.

И Анри еще раз очень внушительно продемонстрировал мне всю силу своей мужественности, а вслед за тем собрал свои войска и покинул молодую жену.

— Пойдем со мной, помолимся, — позвала я Аэлиту.

— А о чем именно?

— Чтобы лихорадка, которая всегда сваливает Людовика, стоит ему столкнуться с твердым сопротивлением, заставила его вернуться в Париж прежде, чем они начнут рубиться на поле боя.

— И за благополучие Анри.

— Это само собой разумеется.

Я молилась горячо, как никогда раньше, и заказала витраж для собора в честь нашего брака. Витраж из стекла насыщенных цветов — ярких, торжествующих, подобно воле Анри и моей — должен был изображать нас коленопреклоненными, торжественно и почтительно подносящими дар святому Петру.

Я не сомневалась, что Анри возражать против этого не станет. Возможно, ему даже понравится, если только он возвратится в Пуатье и пробудет со мной достаточно долго, чтобы иметь возможность заметить этот витраж.

Известия о войне я получила из третьих или четвертых рук, и они не слишком меня взволновали. Продолжалась она недолго и завершилась, едва начавшись. Как и ожидалось, Людовик вступил во главе своего войска в Нормандию. Анри поспешил ему навстречу, и король, захворав лихорадкой, тут же отступил. Анри же, решив не откладывать свое мщение, превратил в пустыню Вексен, а заодно захватил два замка своего братца Жоффруа. Третий, последний, он не тронул только за недостатком времени. Жоффруа бесился от злости, но поделать ничего не мог. После всего этого нашим врагам ничего не оставалось делать, разве что возмущаться да сетовать. Людовик, которого свалила лихорадка благочестия, подписал мир и поспешил к себе в Париж — мои молитвы были услышаны. Жоффруа молил брата о прощении, на что Анри отвечал с саркастической усмешкой, ни на грош ему не веря — но прощение даровал. Шампанские войска укрылись за стенами крепостей, а Евстахий убрался восвояси, в Англию.

В целом весьма недурная военная кампания вышла.

Как тогда сказал Рожер Сицилийский? «Анри Плантагенет пойдет далеко».

Возможно, мой молодой супруг действительно шел далеко, только вот его дорога, казалось, никогда не ведет ко мне. Я восседала за почетным столом во дворце Анри в Анже — туда я перебралась со своей челядью по просьбе Анри, как надлежит порядочной жене, и теперь у меня не было в утешение даже любимого моего Пуатье. А Анри все не появлялся. Поэтому сочные блюда оставались почти нетронутыми на моих тарелках, сердце кололо от утраты любви и восторгов любимого, а я слушала неуклюжие попытки боготворить ту, что недоступна.

Понятно, эти песни были перепевами моих трубадуров. Никак не связанными с вечным отсутствием Анри.