расставаться с машиной.
— Да ну, расскажи!
— Была у меня приятельница, которой очень нравился чужой муж. Она с ним вместе работала, и начались у них любовные отношения, к которым он относился как к легкой интрижке. Собирался он уже ее сворачивать, пока жена не узнала, да тут попал в аварию — самому?то ничего, а машина восстановлению не подлежит. И он ужасно расстроился — тот, кто привык много лет сидеть за рулем, может понять человека, который вдруг вынужден повсюду передвигаться общественным транспортом. И в такой трудный для него момент эта его подруга покупает новый автомобиль и дает своему возлюбленному
Соблазн
Сидели как-то у нас дома с монахами за чаепитием и говорили о том о сем. Зашла речь и об искушениях.
Все-таки машина для мужчины — всегда соблазн, — сказал кто-то из них. Это точно, — подхватила я. — Я знаю историю, как один мужик из семьи ушел ради того, чтобы не расставаться с машиной. Да ну, расскажи!
Была у меня приятельница, которой очень нравился чужой муж. Она с ним вместе работала, и начались у них любовные отношения, к которым он относился как к легкой интрижке. Собирался он уже ее сворачивать, пока жена не узнала, да тут попал в аварию — самому-то ничего, а машина восстановлению не подлежит. И он ужасно расстроился — тот, кто привык много лет сидеть за рулем, может понять человека, который вдруг вынужден повсюду передвигаться общественным транспортом. И в такой трудный для него момент эта его подруга покупает новый автомобиль и дает своему возлюбленному на него генеральную доверенность: на, милый, пользуйся! А как он может им пользоваться, если он как раз собирался порвать с его хозяйкой? Пришлось ему отношения и продолжить.
И вдруг узнает об этом его жена. «Как же так! — кричит, — Как ты мог? Выбирай — или я, или она». «Конечно ты, — подумал он, — Жена есть жена!» Но как представил, что придется ему эту машину возвращать и пересаживаться на троллейбус, тут в нем что?то и заклинило. А жена разведала, что с разлучницей он так и не расстался, и подала на развод.
— Знаю я примерно такую же историю. Только там это произошло с монахами, — сказал один из чернецов, — Для монаха ведь машина — это соблазн в кубе. Это нечто большее, чем просто вещь. Поучительная история. Рассказать?
Все закивали:
— Давай, давай, не тяни.
— Ну, в общем так. В 80–е годы у монахов Свято-Троицкой лавры образовался блат в тогдашнем местном ГАИ. Уверовал большой милицейский начальник и предложил братии то, в чем он мог ей помочь: научиться водить автомобиль и получить права. И многие тогда их получили. В том числе и наш друг отец Антоний. Права?то он получил, а вот машины у него не было и не предвиделось. Откуда? Монахи живут в лавре на всем готовом и казенном, а деньги им выдают лишь на лечение. Но когда у человека есть водительские права, естественно ему хочется уж и поводить. Как говорится, кто чем увлекается, тот тем и искушается. А уж кто чем искушается, тот тем и уязвляется. Так что история сия именно об этом.
Был у лаврского иеромонаха Антония друг еще со времен семинарии — отец Никифор. Сидели они с ним за одной партой и были и духовными, и постригальными братьями. Приняли монашество в один и тот же день, одного постригли с именем Антоний, другого — с именем Никифор. Одного рукоположили в священники в сентябре, другого — в октябре. Один получил права в марте, другой — в апреле. Но отца Антония в лавре оставили, а отца Никифора определили на сельский приход во Владимирской епархии.
Ну так что ж — разве расстояние монашеской дружбе помеха? Вот и у них связь сохранялась прочная: и у старца — духовника Сисоя, бывало, встречались, и друг к другу приезжали, и паломничали по святым местам вместе.
А была у отца Никифора еще и духовная подруга, или сестра — Васса Фроловна — тоже чадо того же духовника — старца Сисоя. А с другой стороны, — как бы и не вполне она подруга, потому что отец Никифор был еще совсем молодой, а эта Васса Фроловна уже бабушка: у нее дочка, внучка, ну, старуха — не старуха, а пожилая. Мамка такая. И жила она с этой дочкой и внучкой в Москве в собственной квартире, которую им когда?то старец Сисой вымолил.
Отец Никифор, как приедет в Москву, у них останавливался. И она тоже к нему на приход наезжала — то одна, то с семьей в летние месяцы. Привозила ему туда и колбасу тресковую дефицитную, постную, и сыр, и пастилу. Приедет — уберется у него, приготовит, порегентует на клиросе, попоет — там, в деревенской глуши, и петь?то было некому. А она певчая в московском храме, так что и службу знала, и читать умела, так что была она ему в помощь, и выделил он ей даже комнатку в своем священническом домике.
А потом Васса эта купила машину на свое имя. Но водить ее, как ни пыталась, так не могла научиться. Сядет за руль и сразу в сиденье вжимается, вцепляется в руль и, что хуже всего, — зажмуривается и повизгивает от ужаса. Ну и отдала она ее в пользование по доверенности отцу Никифору, и стал он туда — сюда на этой машине гонять: в Москву — на приход — в лавру — в Москву — на приход.
А что? Приход у него — пять старух, и те лишь по воскресеньям да по праздникам, а всю неделю — сиди себе в одиночестве в глуши деревенской, жди-дожидайся, когда какая бабуля почиет в Бозе.
Нет, хорошо, конечно, — почище любого скита, если вкус иметь к отшельнической жизни и непрестанной молитве. Но отец Никифор тогда еще до этого не дозрел — он сам был из многодетной семьи, постриженник большого общежительного монастыря со множеством братии, с задушевными монашескими духовными беседами после ужина, и как?то ему там, в этом захудалом селе, стало тоскливо.
К тому же и домик его церковный был прескверный — и покатый весь какой?то, и щелястый. Посидел он там, посидел, полистал «Лествицу», и такая тоска стала на него нападать, что хоть плачь от уныния, хоть пей до самозабвения, хоть прочь беги без оглядки на огоньки сияющие. Искушение! Вот и стал он бегать — выйдет, сядет в машину и через два — три часа — пожалуйста, он уже в Москве у Вассы Фроловны в носках по ковру расхаживает. Ну и жили они как бы одной духовной семьей — он ей деньги давал на покупки хозяйственные, огурцы они вместе солили, картошку сажали, варенье на зиму заготавливали и даже яблочный сидр делали.
А зайдет к ним кто в церковный домик летним временем, а там эта Васса босоногая бегает в ситцевом халатике, хлопочет, банки закручивает: «Ой, — смутится, — что это я как глупенькая…», — стесняется, показывая на голые свои ноги, — так ведь это и смущало многих, и разные вызывало толки. Особенно когда выходят они вместе из церковного домика к машине — в Москву ли ехать, на речку ли, так отец Никифор сперва откроет ключиком дверь Вассину, а как воссядет она там, как на троне торжественном, захлопывает с осторожностью.
Стала эта Васса Фроловна отца Никифора потихонечку подзуживать да подначивать — почему это, мол, старостиха от молебнов дает ему полкопеечки, почему за требы платит малую толику, а за отпевания подает, как милостыню?
А он от нее отшучивается, отмахивается: сама посуди, не монах ли я, обет давал нестяжательности. Другое дело было бы, кабы семейный: не для себя бы просил прибавки… И так далее.
А Васса эта как разгневается — как так, не семейный ты? А дочка моя со внучкой — что, не семья тебе? И в доме у нас живешь, и на «Жигулях» катаешься, а все чужие тебе!
Ну, отец Никифор тоже, конечно, не маленький. Видит — крепко завяз он с этой машиной. И ведь отдал бы ее с превеликой радостью, потому что огромный через нее соблазн и великое искушение. Но вот прилепился он уже к ней — машинке этой малиновой, к рулю крепкому и послушному, словно к какому другу
