покойника (Богораз 1939: 183; ср.: Антропова 1976: 264). Вероятно, покойник не должен был смотреть на покровительствующего людям доброго духа, который жил на солнце (Вдовин 1981: 125—126). Раненых врагов, оставшихся на поле боя, добивали (Меновщиков 1974. № 90: 314), павших же оставляли лежать на поле боя непогребенными (Богораз 1899: 355; Мерк 1978: 121; Козлов 1956: 22; 181; ср.: Иохельсон 1900. № 51: 126; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 19: 87. § 55 (коряки)), тогда как их оружие и одежду забирали в качестве трофеев (Мерк 1978: 121; Козлов 1956: 21; Стебницкий 1994: 31).
Павшим врагам, уже убившим нескольких чукчей, прокалывали стрелами правое предплечье (Мерк 1978: 121). Возможно, это делалось для того, чтобы повредить душу правой руки — основной для сражения (ср.: Богораз 1939: 42―43). Отметим, что коряки наиболее ненавистным врагам могли изрубить лицо, показывая тем самым неуважение к убитому (Иохельсон 1900. № 51: 126).
Оседлые жители могли привязывать убитых врагов на столб, по-видимому, с культовыми целями (Меновщиков 1974. № 41: 177; ср.: Меновщиков 1988. № 237: 449 (гренландские эскимосы)), поскольку столб был символом предка, основателя и хранителя данного поселка (Арутюнов, Крупник, Членов 1982: 114―115, 119; ср.: Вдовин 1976: 243).
Пленные, рабы. Как уже говорилось, чукчи, в отличие от наших современников, не ценили человеческую жизнь, что было обусловлено отнюдь не суровой эпохой, но их религиозными представлениями о реинкарнации и загробной жизни. Еще в 1770-х гг. женщины, увидев, что их мужья пали в битве, а оставшиеся в живых воины бежали, убивали над трупами мужей своих детей, а затем и друг друга, попав же в плен, замаривали себя голодом (Мамышев 1809: 25―26). Суицид женщин (путем удушения или закалывания) и убиение детей в подобных случаях были типичны и обычны для других этносов региона (Бриль 1792: 373). Мужья при своем поражении закалывали или душили жен и детей и закалывались сами (КПЦ. № 64: 168). Мужчины, попав в плен, предпочитали не жить в неволе и, если успевали, убивали себя ножом (Атлас… 1964. № 54: 38, А-2) или замаривали голодом. Часто пленные чукчи разбивали себе головы о камни (Тан-Богораз 1958: 74; ср.: Семивский 1817: 77 (вторая пагинация)), ведь сама добровольная смерть рассматривалась чукчами как последняя битва (Тан-Богораз 1958: 68). Поскольку в Сибири русским не хватало женщин, то они крестили пленных чукчанок, а затем женились на них (Дьячков 1893: 56). Пленные же дети также крестились и обычно становились холопами, а то и казаками (Алексеев 1961: 14).
В плен к чукчам, как правило, попадали женщины и дети, поскольку все мужское население, включая стариков, обычно убивали (КПМГЯ. № 190: 239; ДАЙ. 1867. Т. X, № 78-VI: 351; Сенатский архив. 1889: 35, 36, 535; Меновщиков 1950: 18) или убивали всех взрослых, а детей брали в качестве добычи (Меновщиков 1974. № 83: 294). Могло быть и по-другому: всех врагов истребляли поголовно, как было, например, при неожиданном нападении на поселение оседлых жителей, когда перебили всех женщин и детей, а идол божества-покровителя поселка забрали в качестве трофея (Бабошина 1958. № 67: 166―167; ср.: Jochelson 1905. № 6: 138―139 (коряки); Bogoras 1910: 185; Богораз 1949. № 4: 139; № 9: 158). Согласно поздним сказаниям, в которых можно усмотреть влияние поздней гуманистической идеологии XX в., чукчи, перебив мужчин, могли отпустить женщин восвояси (Лебедев, Симченко 1983: 131). Причем последних, насколько мы можем судить, при пленении обычно не подвергали насилию (ср.: Burch 1974: 11; 1998: 108 (у западноаляскинских эскимосов женщин насиловали, мучили и затем убивали)). Победитель же мог просто жениться на жене побежденного (Воскобойников, Меновщиков 1959: 426) и даже усыновить вражеского ребенка (Козлов 1956: 19―20; 23). Вообще же добытчики распределяли пленных среди своих родичей (Меновщиков 1985. № 83: 294) или между собой, как указывается в одном эскимосском сказании, поровну (Меновщиков 1985. № 127: 309―310).
Оленьи стада чукчи во время своих зимних набегов подчас захватывали вместе с пасущими их подростками, которые иногда оставались в плену вместе со своими стадами, поскольку лучше знали норов животных (Тан-Богораз 1930: 65; Богораз 1934: 175; Меновщиков 19886. № 48: 222). В конце XVIII в. у приморских жителей типичными невольниками были эскимоски с Аляски, захваченные во время морских набегов. Этих пленниц могли брать в жены бедные оседлые жители, их же могли продавать оленным чукчам, к примеру, за 12 важенок или за 10 важенок и двух ездовых оленей, дети стоили дешевле (Мерк 1978: 121). Судя по фольклору, мальчик стоил 10 оленей, а девушка — 20―30 (Рубцова 1954. № 15: 226, § 18; Вдовин 1970: 23). Неплохой ценой за мальчика считалось у эскимосов также предложение ножа и собаки или наконечника копья и шкур двух белых пыжиков (КПЦ. № 72: 186; Меновщиков 1986: 214). Пленного мужчину делали рабом реже, поскольку представитель сильного пола мог представлять реальную угрозу семье, в которой он жил (Рубцова 1954. № 16: 236. § 45; Куликов 1957: 55).
В рабстве обычно были иноплеменники, реже встречались невольники и из самих чукчей. Бывали случаи, когда убийца предоставлял семье убитого своего родственника, который и выполнял обязанности убитого (Богораз 1934: 177). У кочевых чукчей редко встречались в качестве работников коряки и юкагиры, их могли женить на бедных чукчанках. В целом рабов было мало, поскольку обычным явлением был выкуп пленных. Уже через несколько дней после налета прибывали родственники пленных и выкупали их (Шаховской 1822: 306; Мерк 1978: 120; ср.: Гедеон 1994: 63). Так, в 1755 г. юкагиры принесли в качестве выкупа за своих пленных табак, котлы, топоры, ножи, копья, луки, стрелы, корольки (КПЦ. № 70: 183), то есть предметы русского происхождения и оружие, которое русские чукчам не продавали. В XVIII в. россияне выкупали своих пленных за табак (Богораз 1902. № 5: 163). Нужда в русских предметах обуславливалась тем, что шла война с россиянами и торговые отношения были практически заморожены. Чукча, взявший в плен казака Б. Кузнецкого в 1754 г., хотел отпустить его за выкуп или обменять на пленного сына, но по заключении перемирия в 1755 г. отпустил без всяких условий (КПЦ. № 70: 183). В 1755 г. во время переговоров чукчи отпустили русских пленных, а россияне — чукотских (АИИ, ф. 36, оп. 1, № 643, л. 583).
В общем рабство было примитивным, женским, мужчин обычно убивали, ведь они в плену представляли угрозу для жителей, особенно когда мужская часть стойбища была в отлучке (см.: Богораз 1899: 357―362). Обычно пленные женщины выполняли домашние работы, а подростки пасли стада (Меновщиков 1974. № 112: 351). Как правило, с пленными обращались строго, хотя само рабство было домашним, патриархальным. Даже женщин в наказание могли бить (Мерк 1978: 121), впрочем, и своих жен чукчи также наказывали (ср.: Тан-Богораз 1936: 241). Раба из пленных могли и убить (Богораз 1934: 178). Так, за коварство в общении с господином раба распяли деревянными колышками на земле (Богораз 1899: 361; Тан-Богораз 1930: 76). С прекращением войн рабство пришло в упадок, и в конце XIX в. В. Г. Богораз (1899а: 40) уже не обнаружил у чукчей рабов.
Пытки. Взятых в плен врагов подвергали пыткам. Может быть, первоначально пытки носили ритуальный характер (Маlaurie 1974: 134―135), однако уже в чукотском фольклоре они объясняются простой жаждой мести, а не добыванием каких-то военных данных о противнике. Так, Якунину (эпический образ майора Д. И. Павлуцкого) говорят: «Ты много людей убил, пусть мы тебя хоть немного пожарим на огне!» (Богораз 1901. № 146: 390; ср.: Тан 1898. № 118: 3; Богораз 1900. № 129: 333―334; Тан-Богораз 1958: 74). Действительно, обычно пыткам подвергался захваченный в плен военачальник, поскольку он был ответствен за потери, понесенные чукчами [69]. Подобный обычай, вероятно, характерен для народов Северо-Восточной Сибири и Аляски (Давыдов 1810. Ч. II: 106, 109)[70]. В частности, он существовал у ительменов, которые специально старались захватить вражеского начальника. С. П. Крашенинников (1949: 705; ср.: 692) поясняет: «В этом у них великая честь, что лутчего мужика полоня уморить»[71]. Впрочем, если обратиться к свидетельству нижнеколымского казачьего пятидесятника М. Колесова (1679), то увидим, что чукчи могли пытать «всякими разными муками» и всех захваченных ими врагов (ДАЙ. 1862. Т. VIII, № 3―4: 9; ср.: ДАЙ. 1867. Т. X, № 78-Х: 357). Обычной пыткой была огненная. Пленника привязывали к вертелу и вращали над костром, медленно поджаривая (Богораз 1900. № 146: 390) или просто прикладывали к коже раскаленные ножи (Мерк 1978: 121; ср.: Антропова 1957: Рис. 34). Другой вид пытки состоял в том, что обнаженного врага просто загоняли до смерти, заставляя его бегать по кругу, как упряжного оленя на дрессировке (Богораз 1900. № 129: 334). Даже убитого врага, который причинил большие потери, могли пытать. В частности, упоминается поджаривание на костре тела мертвого врага, привязанного к козлам (Меновщиков 1985. № 132: 323). Этос, очевидно, требовал, чтобы находящийся под пыткой мужественно переносил мучения (Богораз 1900. № 129: 334; 146: 390; ср.: Крашенинников 1949: 402, 697, 705). После пыток человека добивали.
