— Но вы знакомы с лордом Ядлингом, не правда ли?

— Нет, — сказала Мейбл. — Я вообще его ни разу не видела.

— Значит, он никогда не приезжает в свой шато… в свой замок?

— За все это время он ни разу не приезжал. Говорят, приедет на следующей неделе.

— Почему же он там не живет? — продолжала мадемуазель.

— Тетя говорит, что он слишком бедный, — пояснила Мейбл и принялась рассказывать всю его историю, как ее рассказывали в комнате экономки: дядя лорда Ядлинга оставил все деньги, которыми только мог распорядиться по своей воле, не нынешнему лорду Ядлингу, а его троюродному брату, и теперь у бедного лорда денег едва хватает, чтобы содержать в порядке старый замок, а самому очень скромно жить где-то в другом месте. У него никогда не будет столько денег, чтобы самому жить здесь и принимать гостей, а продать замок он тоже не может, потому что он маератный.

— Что значит «маератный»? — удивилась мадемуазель.

— Эта значит, что завещание придумано так, что он всегда мается, — пояснила Мейбл, гордясь как своими юридическими познаниями, так и вниманием со стороны слушательницы. — И раз уж твой дом попал в эту самую маету, ты уже никому не можешь продать его или даже завещать, кому хочешь, но только своему сыну, даже если тебе этого и не хочется.

— Но почему же его дядя поступил так жестоко — оставил ему замок, а денег не дал? — настаивала мадемуазель, а Кэтлин и Джимми, стоявшие возле нее, все более удивлялись столь острому ее интересу к тому, что им казалось величайшим занудством.

— Я и об этом могу все рассказать, — похвасталась Мейбл. — Лорд Ядлинг хотел жениться на одной девушке, а его дядя не хотел, чтобы он женился, потому что она была не то служанкой в гостинице, не то танцевала в балете — я точно не знаю — да только он сказал, что все равно на ней женится, и тогда его дядя сказал «Ах, так!» и оставил все его троюродному брату.

— Но ведь вы сказали, что он не женат.

— Нет — потому что эта девушка ушла в монастырь, и ее, наверное, уже замуровали живьем.

— Замуровали?

— Замуровали в стене, — сказала Мейбл, для наглядности ткнув пальцем в бледно-желтые и красные розы на обоях. — Так они всегда делают в монастырях, чтобы человек умирал медленной смертью.

— Ничего подобного! — возмутилась мадемуазель. — В монастыре живут очень добрые и хорошие женщины, и одно лишь там плохо — постоянно заперта дверь. Бывает ведь и так, что девушка хочет уйти оттуда и не может, особенно если ее родные сами отправили ее в монастырь ради своего богатства и благополучия. Но то, что вы говорите — замуровать в кирпиче, чтобы она умерла — нет, так никогда не делается! А этот лорд — он что же, не стал искать свою возлюбленную?

— Нет, нет, он все время искал ее, — заверила Мейбл, — Но, знаете ли, монастырей, наверное, целая тысяча, и он понятия не имел, куда ему сунуться, а все письма возвращались назад, и…

— Боже мой! — не утерпела мадемуазель. — Похоже, что в комнате экономки обсуждают решительно все!

— Конечно, мы там почти все знаем, — скромно подтвердила Мейбл.

— Как вы думаете, он ее найдет? Или нет?

— Найдет, найдет, — проворчала Мейбл. — Когда он совсем состарится, расхворается и будет почти при смерти — вот тут-то та добрая монахиня, что все время поправляет подушку у него под головой, в самый последний момент, когда он уже совсем будет умирать, откроется ему и скажет: «Любовь моя!» И тогда его лицо просияет неземной любовью, и он скончается с ее драгоценным именем на иссохших губах.

Мадемуазель ошеломленно уставилась на Мейбл.

— Это что, пророчество? — наконец пролепетала она.

— Вовсе нет, — возразила Мейбл. — Это из книжки. Если хотите, я расскажу вам еще дюжину историй про самую роковую любовь на свете.

Тут мадемуазель слегка подпрыгнула, словно о чем-то внезапно вспомнила.

— Уже пора обедать, — объявила она. — Ваша подруга Мабель, несомненно, будет сегодня нашей сотрапезницей, и потому в ее честь мы устроим небольшой праздник. Мои прелестные цветы — о, Кэтлин, поставьте их, пожалуйста, в воду! Я побегу за кексом. Всем вымыть руки — и будьте наготове, когда я вернусь.

Улыбнувшись, она кивнула детям и умчалась наверх.

— Скачет, прямо как молодая, — неодобрительно заметила Кэтлин.

— Она и так молодая, — возразила Мейбл. — Множество дам только в этом возрасте и выходят замуж. Да что там, я видела дюжину свадеб, где невеста была гораздо старее. А вы и не говорили мне, какая она красивая.

— Разве она красивая? — удивилась Кэтлин.

— Ну, конечно! И, кроме того, самая настоящая прелесть, потому что хочет купить кекс специально в мою честь, да еще называет меня сотрапезницей.

— Действительно, — отозвался Джеральд. — Ведь она получает совсем маленькое жалование, только-только прожить, а вот теперь тратится на нас. Вот что — давайте останемся дома и как-нибудь развлечем ее. Ей, наверное, ужасно скучно.

— Захочет ли она играть с нами? — усомнилась Кэтлин. — Тетя Эмили говорит, что взрослые совсем не любят играть и делают это, только чтобы доставить нам удовольствие.

— Знали бы они, как часто мы играем с ними только для того, чтобы доставить удовольствие им, — вздохнул Джеральд.

— Мы все равно должны устроить представление с этим платьем принцессы — иначе выйдет, что мы наврали, — заметила Кэтлин. — Давайте вовлечем и ее в это.

— Лучше сделать это поближе к полднику, — намекнул Джимми. — Тогда поневоле придется устроить перерыв, и эта ваша дурацкая игра долго не затянется.

— Надеюсь, из вещей ничего не пропало? — осведомилась Мейбл.

— Все в порядке. Я ведь тебе говорила, куда спрятала платье. Пошли, Джимми — надо накрыть на стол. Я уговорю Лиз выставить нарядные блюдца.

С тем они и ушли.

— Хорошо еще, — внезапно спохватился Джеральд, — что разбойники не набрели на бриллианты в сокровищнице.

— Они ничего не знали о них, — шепнула Мейбл. — Я думаю, о них знаем только я и вы, но вы обещали молчать. (Если вы помните, ребята еще в самом начале этой книги поклялись соблюдать тайну). — Я точно знаю, что тетя и понятия не имеет о них. Я случайно наткнулась на потайную пружину. Лорд Ядлинг хорошо оберегал свои тайны.

— Будь у меня такая тайна, я бы тоже оберегал ее.

— Если бы грабители забрались туда, все дело выплыло бы наружу на суде, — продолжала Мейбл. — На суде тебя заставляют рассказывать все, да еще и приврать вдобавок.

— Никакого суда не будет, — пробормотал Джеральд, в задумчивости пиная ножку рояля.

— Почему?

— Как сказано в газете, — неторопливо процитировал Джеральд, — злодеи успели получить предупреждение от своего сообщника, и вся предусмотрительность полиции, намеревавшейся схватить их, как только они вернутся за своей воровской добычей, оказалась тщетной. Полиция идет по следу.

— Какая жалость! — воскликнула Мейбл.

— Нет у них никакого следа, — успокоил ее Джеральд, по-прежнему наказывая за что-то ножку рояля.

— Я не о следе! Я говорила об их сообщнике.

— Очень жаль, если тебе это не нравится — потому что на самом деле «сообщником» был я, — Джеральд наконец оставил в покое ножку рояля и выпрямился, глядя вперед, в пустоту, словно юнга на палубе горящего корабля.

— Я ничего не мог с собой поделать, — сказал он. — Можешь считать меня преступником, но я просто не мог. Не знаю, как сыщики справляются с этим, но я как-то был в тюрьме (папа водил меня), и знаешь… В