Той ночью мне снилась бабушка Теодолинда. Она была одета в белый врачебный халат и держала на руках Альфонсину. Бабушка была очень веселой, улыбалась и говорила дедушке, что вынет занозу из его сердца. Он неподвижно лежал на кровати в одних трусах — в них он был, когда мы ходили на речку. Дедушка тоже улыбался и просил бабушку поторопиться, потому что ему нужно в огород. Тогда бабушка вытащила перо из крыла Альфонсины и начала щекотать его, а дедушка смеялся и говорил: «Перестань, Линда, перестань!» Потом я ничего не видел, а через некоторое время опять увидел бабушку во дворе, одетую как привидение, она гналась за гусями с тем самым пером в руке. «Ты вытащила занозу?» — спросил я ее. Но она не ответила. Проснувшись, я не знал, что и думать.
Бесцветный дом
Как-то утром в конце марта я проснулся и увидел за окном снег. Это было и очень красиво, и странно. Странно, потому что несколько дней назад мы с учительницей изучали парк весной, а потом исписали своими наблюдениями целых две страницы.
— Видите, почки распустились?
— Да-а-а! — отвечали мы хором.
— Видите, вылезла молодая травка? Какого она цвета?
— Зеленого! — кричали мы, но учительница никак не могла угомониться:
— А еще какого?
— Желтого! — сказал кто-то.
— Нет, не желтого. Смотрите внимательно: она нежно-желтого оттенка, который ближе к зеленому. Пишите. А теперь посмотрите сюда…
Короче говоря, скукота, да и только. Стоило мне отойти в сторону, как она говорила:
— Антонио, не отвлекайся, иди сюда. Иначе ты так и не поймешь, что такое весна.
«Я уже знаю, что такое весна, — сказал я учительнице. — Там, где живет мой дедушка, она еще красивее, потому что Феличе вся покрыта цветами». Учительница обиделась и, когда за мной пришла мама, рассказала ей, что я невнимательный и в отличие от других детей никогда не научусь писать. Поэтому, когда через пару дней выпал снег, я понял, что насчет весны учительница ошиблась, и очень обрадовался. Я даже хотел сказать ей об этом, но в то утро она не пришла, и наш класс разделили между двумя другими учительницами. Мне досталась очень симпатичная: она отвела всех в парк и разрешила целый час играть в снежки.
— А потом нужно будет писать? — спросил я.
— Ну что ты! Сегодня же выпал снег, а значит — каникулы!
Днем поднялся ветер, небо расчистилось, и снег растаял.
— Пришел марток — надевай семь порток, — изрекла бабушка Антониэтта. — Ночью будут заморозки. В тот вечер мама вернулась домой поздно, потому что в магазине у нее возникли проблемы с каким-то покупателем. Я еще не рассказывал, что мама вместе со своей подругой Луизой держала магазин, в котором продавалось разное старье — платья, шляпы, куклы, часы, драгоценности и всякое такое. Бабушка Антониэтта считала эти вещи «милыми, стильными, но не старинными», а мама называла их ровесниками бабушки Антониэтты. Мама очень любила свою работу, и ее раздражало, что бабушка не воспринимает ее всерьез. В общем, в тот день она вернулась поздно, а после ужина вспомнила, что забыла позвонить дедушке Оттавиано.
— Сейчас он уже спит, позвоню ему с утра, — сказала она. А я пошел спать.
Рано утром зазвонил телефон. Я сидел на кухне и завтракал. Помню, что у меня была полная тарелка какао и в ней плавали печенья-лодочки. Это была одна из моих самых любимых игр: воздушные печенья некоторое время плавали в молоке, потом я мочил одно из них, некоторое время возил его ложкой кругами по тарелке, а когда оно начинало тонуть, пиф-паф — стрелял им себе в рот. Мама говорила, что каждое утро эти печенья отнимают десять минут моего сна и что ее терпение скоро лопнет. Правда, когда у нее было хорошее настроение, она мне играть не мешала.
Мама подняла трубку, и я услышал, как она вскрикнула:
— О, господи!
Потом мама стала звать папу и побежала в комнату: она открывала и закрывала ящики комода и все время что-то тараторила — так быстро, что я не мог понять ни слова. Потом я услышал, как папа ей сказал: «Успокойся!» Он вышел из комнаты и молча прошел мимо меня. Папа уже был одет, хотя обычно в это время он еще ходил в пижаме, да и мама тоже.
— Тонино, — сказала мама, — сегодня утром в школу тебя отведет дедушка.
— Какой дедушка? — спросил я, как последний идиот. Не то чтобы я действительно этого не понимал. Просто мне не нравилось, что они обсуждают что-то тайком и собираются уйти из дома, так ничего и не объяснив.
— То есть какой дедушка? — закричала мама. — Что это еще за фокусы?
— Я в школу с дедушкой не пойду, — ответил я.
Я думал, она мне что-нибудь объяснит, но вместо этого она влепила мне пощечину.
— Быстро доедай свое печенье, хватит играть! — приказала мама.
Я разрыдался. Папа хотел что-то сказать, но в этот момент позвонили в дверь и он пошел открывать. Это была бабушка Антониэтта, которая, едва переступив порог, прошептала:
— Ох, бедняжечка! — и обняла маму.
— Он еще не умер!
— Да, конечно, но какая беда! Куда ты теперь, в больницу?
Мама кивнула:
— Вы побудете с Тонино?
— Ну конечно, не волнуйся! Идите, идите!
Бабушка вытолкнула маму с папой за дверь и зашла на кухню. Пока они уходили, я твердо решил, что кое-кто заплатит за пощечину, и тут же сообщил бабушке, что в школу не пойду. Как я и предполагал, бабушка начала уговаривать меня быть умницей, но чем больше она настаивала, тем тверже я стоял на своем. Тогда она села напротив и с тем же выражением лица, какое было у Флоппи, когда ей говорили, что она не пойдет гулять, спросила:
— Тонино, почему ты не хочешь вести себя разумно?
Я намочил последнее печенье и, чтобы побольше разозлить ее, начал пальцем возить его кругами по тарелке, как катер. Бабушка вся побагровела, схватила меня за запястье, вытащила мою руку из тарелки и начала кричать:
— Постыдись, твой дедушка умирает, а ты капризничаешь!
Не знаю, что меня так испугало, лицо бабушки или ее слова, но даже сейчас, когда я вспоминаю эту сцену, к горлу подкатывает тошнота. Как на американских горках, но, пожалуй, еще хуже. Едва бабушка перестала кричать, я открыл рот, и оттуда вылилось все молоко с печеньем.
Бабушка, конечно, перепугалась и побежала за дедушкой Луиджи. Потом оба они начали расспрашивать меня, что я ел на ужин. Когда я сказал, что ел яичницу с картошкой, бабушка возвела глаза к небу и сказала:
