Помогали ли в этом сами гигантские спруты — или их родители, другая стадия развития бога, обожествляемая родня? Из-за чего — из-за божественной ярости вследствие неверного истолкования?

— Почему именно это головоногое? — прошептал Билли.

— О, вы думаете? — пробормотал Билли. — За это спасибо, в голову не приходило…

Он продолжил чтение.

— Это Дейн, — сказал он.

— Зачем это? — спросил Билли. — Что такое «взаимозависимое развитие»?

Он нахмурился, наклонил голову и дочитал.

А что же Дейн?

Дейн висел вниз головой и истекал кровью, пересказывая самому себе истории своего деда, истории о мужестве своего деда. «Однажды, — сказал он внутри собственной головы голосом деда, — меня схватили». Было это воспоминанием или выдумкой Дейна? Неважно. «В то время, значит, случались драки с рингстонерами. Когда-нибудь сталкивался с рингстонером? В общем, что-то у нас с ними было, даже не помню, мы обещали помочь какой-то другой церкви с какими-то святыми мощами, а те помогали нам, не помню…» Сосредоточься, подумал Дейн. Дальше. «В общем, они всего меня опутали, устроили чертову колыбель для кошки, а потом явились, чтобы задать мне трепку, и все такое прочее. Вот». Принюхайся. Дейн в роли своего деда стал принюхиваться. «Я подпустил их совсем близко. Представляешь, дал своей голове распространиться по всей комнате! Они торжествовали. Тебе никогда сего, а нам завсегда того. Но когда они приступили, когда подошли прямо ко мне, я ничего не говорил. Пока они не оказались совсем рядом. Тогда я произнес молитву, и я как знал, что так оно случится, как будто знал, что с ними это будет, что все веревки, которые у них были, оказались, как всегда, руками Бога, и Бог распустил их, и я освободился, и вот тогда, парень, я им показал».

Ура. В какой-то момент отзвуки внутри комнаты, где висел Дейн, изменились — в нее входили люди. Дейн перестал говорить с собой и попытался слушать. При том что сотворили с его глазами, он не видел, кто там. Не видел, но даже сквозь волны боли слышал — и понимал, что голос, который он слышит, принадлежит Тату.

— Серьезно, совсем ничего? — спросил Тату.

— Много крика, но это не считается, — сказал кто-то из нацистов. — Вам нехорошо? Вы вроде расстроены.

— Да, расстроен. По правде говоря, я чертовски расстроен. Помните монстропасов?

— Нет.

Гнусавость, слюнявость, собачий скулеж. Тот самый человек-собака. Напичканный магией член этой бригады, сделавший себя наполовину немецкой овчаркой, жалкая фашистская поделка, мясной каламбур, — Дейн презирал ее даже тогда, когда поделке случилось рвать его своими клыками.

— Ну… Они обычно работали с Гризаментом, давно, когда я… Давно, в общем. Ну и только что одну из моих фабрик остановил сгусток пыли или еще чего, очень похожий на чертова дракона…

— Не понимаю, что это значит…

— Это значит, возвращается какая-то дрянь, которую я не ожидал больше увидеть. Этот дерьмоед должен что-то знать. Он в чем-то замешан. Он знает, где находится долбаный спрут — ведь это его бог, не так ли? И он знает, где найти Билли Харроу. Продолжай разбираться.

Продолжай разбираться. Дейн молился безостановочно, молился беззвучно и неподвижно. Щупальцевый Бог во тьме, пожалуйста, дай мне силу. Силу слушать и силу учиться. Кракены милосердны в огромной и аммиачной мудрости своей. Он знал, что должен слушать, что должен ждать и ничего не говорить, если бы даже мог отвечать на вопросы, на большинство из которых он не мог ответить, даже если бы захотел, но не захочет, потому что это никогда не кончится. Дейн понимал, что все это не протянется слишком долго, ведь он ослаб и обескровлен из-за ран, нанесенных нацистами, оглушен, измучен и утомлен, не в силах даже кричать, он стал предметом, подвешенным в восходящих потоках боли, — и терпеть это можно лишь до определенного предела, а поэтому снова, во второй раз, прежде чем он исторгнет достаточно себя самого и получит критическую массу нехватки чувствительности, ему некуда будет отправиться, кроме как в смерть, в страшное солнечное колесо хаоса, вращения которого он не увидит. Свастика, как настаивают ее защитники из числа антифашистов-хиппи, есть символ жизни, даже когда предстает вот такой.

Кто тебя создал? Меня создал Кракен. Как побочный продукт. Есть ли в этом утешение — или потаенная надежда, что тайный кракен втайне о тебе заботится? Все мы суть спрутовое дерьмо, подумалось Дейну.

Свастика Хаоса не способна была возвращать ушедших, давно и надолго, но обладала достаточной головорезно-жизнетворной силой, чтобы вплоть до самой смерти снова заражать человека жизненной энергией. Вращаясь вместе с Дейном, распятым в форме свастики, она заново вливала в него жизнь, так что кровь капала вверх, поврежденные органы восстанавливались, растопыренные концы костей нащупывали друг друга, скрипели, когда сколы входили в сколы, — свастика восстанавливала его целиком и вбрасывала обратно в боль.

«Двустороннее зеркало» — когда-то, давным-давно, оно, возможно, предназначалось для маскировки, но теперь сделалось обманкой, притягивающей к себе внимание. Позади него стояли Бэрон и Варди — в позах настолько похожих, что наблюдатель счел бы их комичными. По другую сторону стекла Коллингсвуд допрашивала Джейсона.

— Как же это вышло, что теперь я обратил на него внимание? — спросил Варди. — Я бы, наверное, решил, что он мне знаком.

— Коллингсвуд, — сказал Бэрон.

— Она неплоха, верно?

— Она чертовски хороша, — согласился Бэрон. — Поэтому она его сразу и разглядела, — (Вопросы, которые Коллингсвуд задавала Джейсону, были сдержанны, полны нюансов и усилены различными магическими приемами: от сверхъестественно-непереносимой вкрадчивости до нефизической боли.) — Будь вы здесь, когда вам полагалось… Где, черт возьми, вы были, профессор?

— Теперь уже профессор?

— Вот что. — Бэрон повернулся к нему. — Вы ведь не можете сказать, что я наступал на горло вашей