из игры «Чья возьмет».

«Ну и как у вас со светопреставлением?» — «Ну, вселенная — это листок на древе времени, который с наступлением осени скукожится и упадет в ад». Восхищенный шепоток. «Мм, чудно. Мои новые собратья говорят, что муравьи съедят солнце».

— Та статья в украденном журнале, — сказал Бэрон; Билли по-прежнему стоял, держась за дверную ручку. — Именно в ней старик Япетус впервые поименовал архитевтиса. Можно, конечно, раздобыть ксерокопию, но оригиналы — это нечто особенное, не так ли?

— Он там доказывал несостоятельность фольклора, — сказал Варди. — Вся статейка состоит в осмеянии какой-то сказочки, а затем автор заявляет: «Нет-нет, господа, этому есть рациональное объяснение». Можно сказать, что именно здесь морское чудовище встречается… — Он обвел рукой вокруг. — С современным миром. — Словесное ударение выражало насмешку. — Из небылицы в науку. Конец старого порядка. Правильно?

Писхолог отрицательно покачал пальцем. Бэрон смотрел на него снисходительно.

— Смерть легенды? — продолжил Варди. — Потому что он дал ей название? Он заявил, что это ар- хи-тев-тис. Не «огромный» спрут, Билли. Не «большой» и даже не «гигантский». «Правящий». — Он моргнул. — Спрут правит? Что, старина Япетус этим доказал свою верность Просвещению? Он всунул его в таксономию, да, но в каком качестве? В качестве чертова демиурга. Он был пророком. Под конец лекции знаете, что он делал? В артистизме он не уступал Билли Грэму. Выносил сосуд, в котором было — что? Клюв. — Варди щелкнул пальцами. — Гигантского спрута.

Свет угасал: надвигался облачный покров, словно призванный драмой. Билли не сводил взгляда с Варди, держа очки в руке, так что Варди был слегка подернут дымкой. На самом деле Билли уже слышал эту историю или же ее общие контуры: анекдот, рассказанный в лекционном зале. Когда выпадала возможность, лекторы, красуясь чужими заслугами, норовили приправить теории своих предшественников чем-нибудь остреньким. Рассказывали анекдоты об эрудите Фарадее; читали до боли грустное письмо Фейнмана, адресованное умершей жене; расписывали щегольство Эдисона; превозносили мученичество Кюри и Богданова из-за их утопических исследований. Стенструп тоже входил в эту лихую компанию.

Судя по голосу Варди, он буквально видел представление, устраиваемое Стенструпом. Как будто он смотрел на черную, похожую на оружие штуковину, которую Стенструп извлекал из сосуда. Часть левиафана, больше смахивающую на инструмент внеземной конструкции, чем на чей-либо рот. Законсервированную, драгоценную, очевидную, как палец какого-нибудь святого. Что бы ни утверждал сам Стенструп, его бутыль была мощевиком.

Билли потряс головой. У него звенело в ушах.

— И вот за это, — сказал Бэрон с изумлением в голосе, — профессору платили.

— Вот чем занимаются наши воры: созданием библиотеки, — заявил Варди. — Готов поспорить на кругленькую сумму, что за последние несколько месяцев были похищены работы Веррилла, Риччи, Муррея и других, знаете ли, классиков тевтической литературы.

— Господи, — поразился Билли. — Откуда вам столько известно?

Варди отмахнулся от его вопроса — в буквальном смысле, рукой, — словно от насекомого.

— Уж так он устроен, — сказал Бэрон. — От зеро до гуру за сорок восемь часов.

— Давайте двигаться дальше, — предложил Варди.

— Значит, — поинтересовался Билли, — вы считаете, что эти сектанты похитили книгу, забрали спрута и убили того парня? А теперь им нужен я?

— Разве я такое говорил? — возразил Варди. — Не уверен, что эти спрутисты вообще что-то делали. Кое-что не складывается, если честно.

При этих словах Билли делано рассмеялся:

— Вы так думаете?

Но Варди, не обращая на него внимания, продолжал:

— Однако какое-то отношение это к ним имеет.

— Да ну. Это же чушь собачья. Поклонение спруту? — простонал Билли молящим голосом.

Маленькая комната казалась ловушкой. Бэрон и Варди наблюдали за ним.

— Бросьте, — сказал Варди. — Верить можно во что угодно. Поклоняться можно любому предмету.

— Не хотите же вы сказать, что все это только совпадение? — добавил Бэрон.

— Ваш спрут просто исчез, да? — сказал Варди.

— И никто за вами не следит, — сказал Бэрон. — И никто ничего не делал с тем бедолагой в подвале. Самоубийство посредством бутыли.

— И вы, — проговорил Варди, пожирая Билли глазами, — не чувствуете, что в мире что-то идет не так, прямо сейчас. А, все-таки чувствуете, так? Вижу-вижу. Вам хочется услышать об этом.

Пауза.

— Как они это сделали? — спросил Билли.

— Иногда не стоит слишком задаваться вопросом «как?», — сказал Бэрон. — Иногда происходят вещи, которых происходить не должно, и тогда этот вопрос — лишнее препятствие. Но если задать себе вопрос «зачем?», можно продвинуться вперед.

Варди подошел к окну и встал против света, сделавшись темным силуэтом. Билли не мог понять, смотрит ли тот на него или же глядит наружу.

— Духовные дела — всегда колокола. И ладан — рядом, — произнес Варди, укрываясь во мгле. — Всегда — высокая церковь. Они могут… отринуть все мирское, — он словно попробовал на вкус помпезность этой фразы, — но у таких сект, как эта, есть только обряды да иконы. Вот в чем дело. Лишь у немногих культов была своя реформация. — Варди вышел из ослепительного прямоугольника окна. — Или же, если она случается, — привет вам, бедные недоноски из Свободной зоны, — тут же собирают Тридентский собор, и старый порядок жалит снова. Им и впрямь необходимы свои святыни.

Он покачал головой. Билли расхаживал между афишами, дешевыми картинами и приколотыми к стене сообщениями, которыми обменивались незнакомые ему коллеги.

— Если поклоняешься этому животному… Выражу эту мысль попроще, — сказал Варди. — Вы, ваш Дарвиновский центр… — Билли не понял, к чему эта язвительность. — Вы и ваши коллеги, Билли, выставили Бога на всеобщее обозрение. Что делать истово верующему, как не освободить его? Грозный Бог-охотник лежит, замаринованный, в аквариуме. Можете себе представить, как это обыгрывается в псалмах. Как описывается в них Бог.

— Все верно, — согласился Билли. — Только знаете что? Мне, право же, надо выбраться отсюда.

— «Он движется во тьме, изливая в чернильный мрак собственные чернила». — Варди, казалось,