приподнял край одежды, я увидел пару ярко-красных русских сапог. Сквозь прозрачный и неподвижный утренний воздух донесся призыв к молитве.
Можете не верить любым рассказам о Дамаске, кроме тех, что сообщают о красоте его расположения и совершенстве розовой пены абрикосового цветения, в котором он утопает. Город лежит на огромной равнине, а на западе от него возвышаются горы песочного цвета. Через эту равнину и через Дамаск протекает узкая, бурная река эль-Барада, которая в Ветхом Завете называется Абана.
В такой засушливой стране услышать журчание бегущей воды — настоящее чудо. Ничего удивительного, что арабы заимствовали образ рая в Дамаске, который казался им самым настоящим садом (буквальный перевод слова «парадиз») и который оживляли потоки воды. Та же любовь, которую арабы испытывают к Дамаску и его реке, отразилась в изысканном мавританском искусстве, в частности, при возведении садов Альгамбры в Испании.
Сам город разочаровывает любого, кто, подобно мне, верил, что он представляет собой душу романтики. Я всегда представлял Дамаск как воплощение Востока «Тысячи и одной ночи».
Но это не так. Это город, который только обилие солнечного света избавляет от состояния трущоб. Всемирно известные базары Дамаска — темные проходы под сводами из проржавевшего железа, напоминающими сильно вытянутый в длину и очень потрепанный вариант лондонского вокзала Кингз- Кросс. Вообще все в Дамаске обладает слабоватым французским акцентом.
Стена и ворота Дамаска, в отличие от стен и ворот Иерусалима, давным-давно исчезли. Базары не имеют никаких богатств Востока, там полно латунной утвари, напоминающей о Бирмингеме. Я ничего не понимаю в коврах. Дамасские ковры, вероятно, хорошего качества и, должно быть, заслуживают по крайней мере двенадцатой или шестнадцатой части цены, которую за них запрашивают.
— Вы не понимаете дамасских торговцев, — сказал мне некий француз, услышав, как я проклинаю всеобщую привычку торговаться. — Искусство покупать — это игра, в которой есть свои правила, которые мы все принимаем, и у нас есть все время мира, чтобы ее вести. Вы, англичане, когда отказываетесь торговаться, оскорбляете жителей Дамаска, как вас оскорбил бы тот, кто в разгар игры в бридж бросил бы на стол карты и вышел из комнаты. Вы должны сидеть и пить кофе. Пока местный торговец нахваливает свой товар, вы должны их ругать, сбивая цену. Это полет воображения, битва умов, если хотите, — соревнование, игра! Он просит у вас 50 фунтов. Вы изображаете ужас! Вы презрительно пинаете ковер. Предлагаете ему 2 фунта. Не имеет значения, сколько вы предложите, главное в этот момент назвать какую-то сумму! Потому что на вашем предложении будет строиться дальше глупая, очаровательная и совсем не утомительная игра, которую в Дамаске называют торговлей!
— Конечно, это справедливо, но я просто не способен вести эту игру. Вероятно, я слишком нетерпелив. Даже если я пытаюсь играть в нее, совершаю определенные телодвижения и выпиваю несколько чашек сладкого кофе, приходит время, когда я бросаю карты на стол и восклицаю: «Да оставьте себе свой ковер!», встаю и выхожу из лавки.
— Насколько я понимаю, это самое худшее, что вы можете сделать в Дамаске. Никто не подумает о вас хуже, если вы убьете кого-то, особенно если вам удастся избежать ответственности, вами будут восхищаться, если вы совершите удачную кражу. Но выйти из лавки, когда торговля идет лишь второй день и выпито всего шестнадцать чашек кофе… этого просто
Я испытал разочарование, узнав, что караванное сообщение между Дамаском и Багдадом прекращено. Еще несколько лет назад караваны верблюдов с грузами далекого Востока приходили сюда после недель путешествия по пустыне.
В узких улочках Дамаска прячутся старые постоялые дворы, в которых некогда размещались купцы и караванщики. Это красивые здания с мавританскими арками, фонтанами в центре двора, галереями, на которых расположены комнаты гостей. Эти очаровательные старые здания теперь либо пустуют, либо сдаются в качестве складов.
Сегодня перевозки через пустыню осуществляются механическими фургонами и грузовиками. Они приходят из Багдада, покрытые пылью и песком, но не вызывают тех чувств, которые испытываешь при виде старинных караванов, которые шли по дорогам со времен Авраама.
Для христианина самое интересное в Дамаске — это улица, называемая Прямой.
Через год или два после Распятия апостол Павел (тогда еще Савл), «дыша угрозами и убийством на учеников Господа»94, отправился в Дамаск. В нескольких милях к югу от города, на невысоком холме, который все еще виден, ему было видение, изменившее всю его жизнь.
«Внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! Что ты гонишь Меня? Он сказал: кто ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. Он в трепете и ужасе сказал: Господи! Что повелишь мне делать? И Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать».
Савл добрался до Дамаска слепым. Он пришел в дом Иуды на улице, называемой Прямой, и там Анания, последователь Иисуса, его исцелил.
Павел принял крещение. Один из величайших врагов христианства стал одним из величайших христиан.
Улица, называемая Прямой, на самом деле представляет собой квартал в милю длиной, не имеющий привычных изгибов. В древние времена его называли Вик Рект, а потом Дерб-эль-Мустаким, то есть Прямая улица.
Как многие улицы Дамаска, этот квартал имеет арочную крышу, сквозь дыры в которой толстыми лучами проникает солнце, напоминая лучи прожекторов. Место, где, согласно традиции, находился дом Иуды, почитается и христианами, и мусульманами, теперь здесь крошечная мечеть. У нее нет минарета, так что муэдзин призывает верующих на молитву с маленького зеленого балкона, похожего на многие другие балконы квартала.
Я чувствовал потребность заглянуть внутрь мечети, даже если там нет ничего, напоминающего об Иуде и апостоле Павле. Я снял башмаки на улице и приготовился войти, когда старик, куривший кальян на противоположной стороне улицы, бросился ко мне и устроил целое представление с открыванием дверей и приглашением внутрь.
Это было маленькое выбеленное здание. Сосуд с зеленоватой и явно застоявшейся водой был вделан в пол. Пять-шесть мужчин молча сидели на коленях и молились, обратившись лицами к Мекке, время от времени они касались лбом пола и поднимались снова, с закрытыми глазами.
Было странно думать, что эта маленькая беленая мечеть, должно быть, заняла место дома, в котором посланник, избранный самим Христом, начал свою миссионерскую деятельность, распространившуюся на весь мир.
Как я уже сказал, Дамаск разочаровал меня. Однако отдельные кварталы и дома города великолепны и незабываемы. Одна из мечетей «танцующих дервишей» — прохладное, тихое место с белыми колоннами и мраморными фонтанами. А еще дом Асад-паши, ныне превращенный французскими властями в своего рода музей.
Это действительно страница из «Тысяча и одной ночи»: заурядная дверь ведет с заполненного людьми пыльного базара, где ослы и верблюды, проходя мимо, прижимают вас к стене. Но с той стороны двери находится волшебный дворец с тремя сотнями комнат. В густых зеленых листьях апельсины и лимоны сияют на ярком солнце, вода плещет в мраморных фонтанах, и даже крики на улице снаружи стихают в этом тайном раю.
Еще одно изысканное строение Дамаска — Великая мечеть, которая раньше была христианской церковью, посвященной Иоанну Крестителю. Ее часто сжигали и разрушали, но ничто не может скрыть великолепие того старого храма, который построил император Феодосий Великий в 375 году.
В узком проулке возле мечети, утопая в зеленом саду, прячется, на мой взгляд, главное сокровище Дамаска. Оно останется в моей памяти, когда забудутся более великолепные и амбициозные сооружения. Это скромное надгробие великого Саладина, героя «Талисмана» Вальтера Скотта и одного из тех врагов христианства, кто упоминается во всех исторических книгах как храбрый и благородный противник.
Святилище при захоронении не больше обычной комнаты. Над входом надпись по-арабски:
